Годы странствий

Ведерников. Неделю назад лабораторию эвакуировали, и я остался один. Мне дорог каждый час, еще несколько дней, несколько опытов. (Лихорадочно.) Но у меня нет крыс. Третьего дня я украл у соседей кошку, а вчера мне не повезло и сегодня тоже! Все домашние животные уехали в Ташкент! А я, кажется, очень давно ничего не ел. (3адыхаясь.) Слушайте, я скажу все. Препарат против сепсиса и раневых инфекций! Ведь накладывание химических антисептиков на гноящиеся раны почти не приносит пользы. Уничтожение микробов в ране возможно только при помощи вещества, обладающего щадящим действием, вещества, которое убивает микробов, не повреждая клеток человеческого тела. Понятно или нет? Я бы спас жизнь десяткам тысяч наших бойцов. (Бьют часы.) Стойте, мне пора. Я пойду домой.

Ольга. Но вам теперь некуда идти.

Ведерников. Разве? (Смотрит на свои вещи.) Верно. (Свистит.) Я хочу пить.

Ольга. У нас был чай. Подождите, я посмотрю на кухне. (Уходит.)

По радио слышится сирена. Спокойный голос диктора говорит: «Граждане, воздушная тревога!»

Ведерников (тихо). Люсенька, Люсенька, жизнь моя. Пожалей меня. Второй месяц я не ем и не сплю. Сотни тысяч солдат умерли, не дождавшись, я должен был им помочь. Но время, время! Еще немножко, совсем немножко. (Медленно валится на пол.)

Входит Ольга, видит Ведерникова на полу, подбегает к нему.

Ольга. Шура! Шура, родной.

Ведерников (цепляясь за нее руками). Крыс, достаньте мне крыс. Вы должны достать мне крыс.

Тетя Тася (входя). Ольга? Это ты? Что случилось? Кто это лежит на полу?

Ольга (хлопочет над Ведерниковым). Шура.

Тетя Тася. Что с ним?

Ольга (расстегивая ему ворот). Кажется, тиф.

КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ. ОТЪЕЗД.

Май 1942 года.

Та же комната. Окна в сад раскрыты настежь. Жаркий день идет к концу. У окна стоит Нина и смотрит в сад. С улицы входит Ольга, в руках у нее несколько свертков. Она, видимо, торопилась.

Ольга. Здравствуй. А я задержалась. Шура дома?

Нина (усмехнулась.) Смешно звучит этот вопрос: «Шура дома?» (Резко.) Разве здесь его дом?

Ольга (устало). Не стоит об этом.

Нина. Как он умеет мучить окружающих, этот человек! За три месяца болезни он даже смерть свою замучил, и она отступила от него!

Ольга. Замолчи. Сама же ревела, когда он умирал, и, казалось, не было никакой надежды.

Нина. Конечно, я жалела его. После тифа заболеть воспалением легких, да еще в такой тяжелой форме! Но ведь ты выходила его, и теперь он здоров! (С ожесточением.) Сегодня восьмое мая, он живет у нас пять месяцев! Ходит в свою лабораторию, а вы с тетей кормите его, поите, стираете белье. Он живет в Мишиной комнате! (Бросается к Ольге, обнимает ее.) Оля, Оленька, милая моя, ты меня воспитала, и я во всем верила тебе. А сейчас? Ведь я все вижу! Как ты можешь равнять его с Мишей? Даже в мыслях! Он жалкий лгунишка, хвастун, устроился в тылу и врет всем, что изобретает что-то. А ты его слушаешь, все свои свободные минуты проводишь с ним, ты всех ради него забыла! И это в то время, когда Миша там.

Ольга. Нина.

Нина. Нет. Если бы была жива мама, она бы сказала тебе, что ты поступаешь нечестно, в нашей семье никто не поступал так!

Ольга. Нина, я начала говорить, но ты не стала слушать. Сегодня утром я получила назначение в армию и через несколько часов я уезжаю в Лозовую.

Нина. Погоди. Но ведь тебя хотели оставить в госпитале, при клинике?

Ольга. Мало ли что хотели! А я вот взяла и по-другому решила.

Нина. Оленька.

Ольга. А за Шуру не брани меня, слышишь? Да, я, кажется, очень люблю его. Я знаю – он непутевый, вздорный, слабый, и я подумала: пусть моя любовь поможет ему стать другим.

Пауза.

Нина. Милая, милая, прости. Ну не гляди на меня так, я твоя сестра, друг, слышишь? Но если, если ты действительно любишь, у тебя должно хватить характера оставить его.

Ольга. Да, да. Только бы он задержался, и я бы уехала, не прощаясь. Он не должен знать, понимаешь?!

Тетя Тася (входя). Ты пришла, Ольга? Возможен вариант, что сегодня я сделаю суп с клецками.

Нина. Тетечка, Ольга уезжает, на фронт.