Годы в огне

«ПЕТЛЯ НА СОБСТВЕННОЙ ШЕЕ

Вчера нам передан факт совершенно невероятный, но, к великому несчастью, он оказался фактом. Рабочие местных железнодорожных мастерских и рабочие завода «Столль» объявили однодневную забастовку, в честь — страшно и стыдно вымолвить! — годовщины совдеповской революции».

Холопы печати натравливали власть на рабочих. Газеты могли бы в своем лакейском усердии добавить, что это была единственная стачка на всем огромном пространстве Урала, Сибири и Дальнего Востока.

Временщики не замедлили обрушить на рабочих кулак террора. К мастерским подкатили классные штабные вагоны, и контрразведка взялась за дело.

В первые же сутки арестовали и загнали в сарай семьдесят с лишним подозреваемых. Офицеры выбивали из людей имена зачинщиков стачки.

Предателей не было. Рабочие отвечали, как условились загодя:

— Как все, так и я. Чего цепляетесь?

На третий день власть пригрозила арестованным:

— Или скажете, или каждого пятого — к стенке!

Яков Рослов покосился на офицера, к которому его привели на допрос, пожал плечами:

— Оно и нетрудно. Винтовки-то у вас — не у нас…

Десятого ноября каратели, скрипя зубами, отпустили арестованных: боялись парализовать мастерские. Гнев на узле и в цехах «Столля» густел, как грозовая туча.

Станция продолжала бастовать. И снова застучал в ночах Челябы кованый каблук солдатни. Новую партию рабочих — тридцать девять человек — доставили в подвалы контрразведки. Каратели решили: в Челябинске из них не выбьешь показаний, следует увезти смутьянов в чужие места. Там, лишенные поддержки земляков, они станут сговорчивее.

Эта тайна дядинских подвалов просочилась в город, и семьсот пролетариев «чугунки» кинулись к вагонам с решетками.

Охрана растерялась, позволила рабочим проститься с узниками, а тем временем власти подняли по тревоге казачий полк.

Вагоны с арестантами отходили от станции в звучании могучих, торжественно-печальных слов «Вы жертвою пали…» [58]

И контрразведка остро поняла в эти минуты всю тщету своих усилий и всю свою обреченность. Не только чехи, но и российские белогвардейцы плохо знали, кому они полгода назад объявили войну. Был всего один надежный способ заткнуть рот рабочему классу России — уничтожить его. Но тогда палачам пришлось бы самим стать к паровым молотам, кузнечным горнам, спускаться в шахтный забой. Реакция вынуждена была терпеть тех, кого ненавидела.

Загнанные в подполье, но не сломленные и жаждущие мести, пролетарии Урала готовились объяснить эти несложные классовые истины своим и чужим мракобесам.

Снова и снова гремели взрывы, и в ночах городов и тайги мелькали тени безмолвных людей.

Опять хватались за голову военные и гражданские чиновники всех рангов, не умея справиться с растущим озлоблением рабочих.

«Из представленных мне докладов, — нервничал начальник златоустовского гарнизона, — я усматриваю, что телеграфные провода, принадлежащие войсковым частям, с умыслом портятся и вырезаются злонамеренными людьми». Полковник грозил подпольщикам пожизненной каторгой.

В этот хор смятения и угроз вплетался голос из Челябинска. Начальник военно-контрольного отделения штаба армии докладывал генерал-квартирмейстеру:

«По агентурным сведениям, за последние дни в настроении железнодорожных рабочих чувствуется сильная нервозность и желание пропаганды против существующей власти. Для возбуждения рабочих агитаторы пользуются неаккуратностью выплаты заработанных денег… а также переходом на ставки сдельной работы, понизившей заработок, особенно в паровозных мастерских. Немалую роль в этом отношении играют наши последние неудачи на фронте…

Часть рабочих настроена определенно большевистски и стремление их явно советское…»

В свою очередь, военный контроль 6-го корпуса сообщал в штабзап: