Годы в огне

— Не мужиков же мне обожать, глупый ты человек! Мужик, он — для дружества, для дела, для войны, наконец. А девки — для радости, и сравнить не с чем.

— И что ж? Была у тебя такая радость?

— А то нет!

Похлопал чекиста по плечу.

— Хошь — и тебя научу?

— Право, завируха! Нужна она мне, любовь!

— Любовь, она всем нужна, паря. Ее на замок не запрешь. И война ради того.

— Скажешь тоже… Война — за правду, за революцию, а не за юбки бабьи.

— Я ж не говорю «за юбки». Я говорю — за счастье война. Выходит, и за любовь тоже.

— У голодной курицы просо на уме.

— У голодной так и должно быть. Только у меня не это одно в голове.

— А что ж еще?

Мокичев достал из кармашка галифе часы «Буре», щелкнул кнопкой и ткнул пальцем в надпись на внутренней крышке. Там была гравировка: «Честному воину Рабоче-Крестьянской Красной Армии от Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета».

— Похвально. И что же?

— А то, что дела свои делаю. И девочки не помеха. Молодым делом только и любить.

Санечка махнула рукой.

— Пойдем одежку добывать.

— Зачем «добывать»? Я к вечеру все выхлопочу и билеты на железку привезу. Ты нисколько, браток, не беспокойся.

Он и в самом деле устроил все наилучшим образом, достал подходящие для нищего опорки, купил билеты, и они без всяких приключений добрались до уездного города.

* * *

От станции Лоза и Мокичев прошли в недалекий лес и по хорошо набитой тропе спустились к каменоломням.

У западной окраины Челябинска на поверхность выходят гранитные массивы, и все, кому нужен камень, копались и копаются тут. Выработанные ямы давным-давно залило чистой студеной водой, и мужчины, особенно мальчишки, с наслаждением лезут в эту лютую воду.

— Скидай с себя все, поплещемся, — предложил Мокичев и стал сдирать с могучих плеч черную латаную косоворотку.

— Постой… после разденешься… — торопливо остановила его Лоза. — Я поброжу, погуляю.

Мокичев покосился на спутника и внезапно почему-то покраснел.

— Неужто сполоснуться неохота?

— Плаваю, как рыба в супе.

— Научу. Невелик секрет.

— Потом.

Партизан покачал головой, теперь уже пристально поглядел на товарища и, снова покрываясь краской смущения, пробормотал:

— Ну, как знаешь. Потолкайся в лесу.

Он еще раз всмотрелся в Лозу долгим угадывающим взглядом, и была в его глазах явная нежность и радость. Он хрустел пальцами, снова покачивал головой, стесненно улыбался, крутил чубом, будто не соглашался сам с собой.

— Что таращишься? — ворчала Лоза и отводила взор. — Или на мне что нарисовано?

— Ага, нарисовано, — весело и конфузливо откликался Мокичев. — Очень распрекрасная нарисована картинка.

— Не блажи! — сердилась Санечка. — А еще бесстрашный воин!

— Какой-такой я бесстрашный воин! — смеялся Мокичев. — Я ведь всего боюсь — и смерти, и маменьки, и девочек тоже.

— Ох и враль ты! — снова ворчала Санечка, и в голосе ее слышалось уважение. — Одно лишь и знаешь — языком брякать.

— Ей-богу трус, чтоб мне высохнуть! — смешно утверждал партизан.

— Поклянись!

— Клянусь тещей…

— Так ты ж не женат!

Мокичев ухмылялся.

— Так я чужой тещей клянусь.

Как только она удалилась, Мокичев разделся и с бега ринулся в воду. В тот же миг он чуть не до пояса выскочил на воздух, ахнул, рассмеялся и вновь погрузился в холод с головой.

Поплавав, вылез на берег и стал тереть себя песком, листьями, травой с такой силой, будто хотел соскоблить кожу, взамен которой непременно вырастет новая.

Доведись иному мужику, любителю ягод или грибов, наткнуться в эти минуты на Мокичева, он непременно обратил бы внимание на случайного купальщика. У парня была могучая грудь, кованая, казалось, из живой бронзы; руки и ноги силача, сошедшего с цирковой афиши. Однако все его богатырское тело розовело свежими шрамами, и не требовалось напрягать ум, чтобы догадаться: это человек, хлебнувший по горло лиха.

Наконец партизан ополоснулся и стал одеваться. Санечки не было, и Мокичев, приложив ладони ко рту, громко позвал товарища. Но никто не отозвался, и вокруг стояла тишина.

Покачав головой, он направился в ту сторону, куда удалился подросток. У ближайшего озерца было пусто, как было пусто и у малого островка посреди воды.

Пройдя еще немного к соседней выработке, Мокичев тотчас увидел на кусте, меж деревьями, одежонку своего спутника и, стараясь не трещать сучьями, чтоб не испугать Лозу, неслышными шагами пошел к кусту.

Внезапно различил плеск воды и резкие удары ладоней по волне.

«Вот те раз! — удивился разведчик. — Он же плавать не умеет».

Мокичев вовсе не хотел уличать спутника во лжи. Потому свернул громадную козью ножку, закурил и блаженно повалился на траву.

Допалив табак, поднялся и прошел к опушке, за которой лежало озерцо. Кинул взгляд на берег, где стоял Санечка, и замер от радости и удивления, даже ахнул негромко от нахлынувших чувств.

В десяти шагах, за деревьями, стояла девушка в расцвете сил и, право же, красоты.

Мишка запечатлел, как фотография, всю ее с ног до головы: милое, теперь беспечное лицо, худой втянутый живот, совсем лишенные загара ноги.