Годы в огне

Урусова побледнела, но все же взяла себя в руки: она хорошо знала свой главный недостаток — вспыльчивость, и понимала всю его уязвимость. Однако не удержалась и проворчала сквозь зубы:

— Вы нахальны, как петух. Я пожалуюсь господину Гримилову.

Крепс отозвался с водочной дерзостью:

— Ваш Гримилов, хочу заметить, дурак. Правда, к этому можно привыкнуть.

— Павел Прокопьевич весьма воодушевится, узнав ваши слова.

Крепс внезапно усмехнулся.

— Пора понять: капитан без меня, как без рук. Он не захочет расстаться с Крепсом даже из-за вас.

Он снова вонзил в Юлию Борисовну злобно-восхищенный взор, пробормотал:

— Не женщина, а соблазн сатаны… А я, значит, петух… Гм-мм… кажется, я в некотором роде в долгу… Позвольте в таком случае — красный платеж…

Он длинно и бестолково стал доказывать княжне, что бабы всякого рода — злее ничего не придумать. Урусова усмехалась и молчала.

— Да-с! — пьяно выкрикивал Крепс. — Да-с, именно так! У комаров и многих прочих сосущих питаются кровью лишь самки. Комар же пьет нектар цветов и тем сыт бывает. Хотите еще пример? Самка паука-каракурта после брачной ночи съедает своего благоверного. Богомолиха в той же ситуации отгрызает супругу голову. Похоже поступают некоторые змеи.

Он искусственно расхохотался.

— Почему вы не спросите, какое это имеет отношение к прелестному полу человеков? Позвольте уведомить: самые свирепые воины былого — бабы. Случалось, они выжигали или срезали себе правую грудь, чтобы не мешала стрелять из лука… Как видите, это совсем не тот лук, какой кладут в суп!

В продолжение всего разговора Крепс добавлял себе в стакан и вскоре уже налился, хоть выжми. Он даже не замечал, как с ожесточением вонзают в него взгляды Гримилов, Вельчинский, Эмма Граббе.

Выбрав момент, к штабс-капитану подошел его шеф и проворчал тоном приказа:

— Ах, какой вы бон виван [69], Иван Иванович! Вот уж не знал!

Крепс иронически хмыкнул, отозвался почти бессмысленно:

— Шерше ля фамм! [70]

Павел Прокопьевич был тоже весьма хмелен, вдруг обиделся, бог знает на что, может, решил: Иван Иванович не верит в ловушку, приготовленную красным, о чем давеча шел разговор. Капитан побагровел, погрозил пальцем штабс-капитану, сказал:

— Не суйтесь в волки с собачьим хвостом, милостивый государь!

Впрочем, он тут же забыл о Крепсе или сделал вид, что забыл, и повернулся к Урусовой.

— Позвольте поздравить вас с наградой Верховного. Надеюсь, по этому поводу вас можно поцеловать?

— Я не заслужила медаль. Это, право, ошибка.

Гримилов, против ожидания, не стал спорить.

— Не заслужили — заслужите. У вас есть все возможности отличиться. И я надеюсь…

Крепс пытался перебить Гримилова:

— Дело, что осел, уважаемый, — его палкой погонять надо.

— Здесь говорят о женщине, — строго поправил его Павел Прокопьевич.

— Именно. Да-с… Женщины хороши, когда их нет. И не перебивайте меня!

Гримилов державно скрестил руки на груди и сказал своим игрушечным басом, сейчас совсем хриплым:

— Господин штабс-капитан, вы воспитаны, как необузданный осел!

Мешая ссоре, княжна посоветовала, улыбаясь:

— Нам всем, кажется, пора отдохнуть, Павел Прокопьевич.

— Разумеется, — склонил голову начальник отделения, — но я должен сказать вам со всей возможной откровенностью: одинокое дерево — это вороний насест. Именно так!

И капитану почудилось, что он связал такую частую сеть, из какой эта девчонка не выберется.

— Именно так! — еще раз крикнул Павел Прокопьевич столь громко, что его услышали, пожалуй, все.

Видя разгоряченные лица офицеров, к ним поспешили госпожи Гримилова и Граббе, у которых совершенно истощилось терпение быть на отшибе.

Тотчас Марья Степановна, что-то наговаривая в уши Павлу Прокопьевичу, потащила его в приемную, накинула на мужа фуражку, повлекла в коридор.

Граббе иронически посмотрела на Крепса, который совершенно не замечал ее присутствия на вечере, затем дернула за рукав Чубатого и показала глазами на выход.

Вскоре они очутились во мгле теплой сиреневой зари, Эмма обняла Иеремию, хмельно тыкалась ему губами в шею, корила:

— На княжну льстишься, Чубатый… Ползком в люди норовишь выбраться!

— Не ляпай языком! — сердился офицер. — Хто тоби таку дурницю в голову вкинув?

— Вижу, — темно грозилась Граббе. — Я за ней присматриваю.

И добавляла с легко ощутимой желчью:

— Гляди, она сама своим подолом огонь раздует. Не на кого тогда пенять.

Чубатый махнул рукой.

— Эка ты дурна! Вона князя дочка. А я хто?

Эмма настаивала:

— Темная она, твоя княжна. Я приглядываю.

— Це бабське дило, — механически отозвался Иеремия.

Но тут же стал колом, повернулся к Эмме, сказал раздраженно:

— Ты баба сучого выводу!.. Не мороч мени головы!

— Защищаешь!.. — зашипела Эмма. — Себе бережешь.

— Не для пса ковбаса… — устало проворчал Иеремия. — Ну, пишли.

Эмма внезапно обмякла, повисла на шее Чубатого, зашептала:

— Пойдем, погуляем… выпьем еще…

— А як же… — усмехнулся офицер. — Кобы мени зранку горилочки в збанку.