Годы в огне

Белов должен был уехать из Челябинска вместе с багажной кассой. Он явился со всеми в вагон, положил свой узелок с рубахой и хлебом на полку, а за минуту до отправления соскочил с подножки вагона и ушел на конспиративную квартиру Медведева на Лесной [79]улице. Здесь его уже ждали хозяин явки, Проза и казначей, захвативший с собой для нужд партии все наличные деньги станции.

Двадцать второго июля в окно домика постучали. Проза вышел на крыльцо и увидел монаха в черной сутане, из-под нижнего края которой замечались пропыленные и странные в этом случае сапоги.

— Могу ли я видеть госпожу Тамару Каллистратовну Святосельскую? — поинтересовался чернец.

Услышав, что Святосельская выехала в Екатеринбург двенадцать дней назад, святой отец полюбопытствовал, какой сегодня день?

Ему сказали «вторник», и монах, весело качнув головой, заключил:

— Вторник и суббота, считает вся Россия, легкие дни.

Это был тайный язык, и они обнялись тут же на крыльце.

Войдя в дом и отдышавшись, незнакомец назвал себя: Богословский (Виноградов), сотрудник политотдела 5-й армии.

Это был тот самый посыльный, что, перейдя линию фронта, принес челябинскому подполью известие о железном марше красных полков.

…Вострецов снова опустился в седло и подозвал к себе командира разведки. Проза и Белов [80]предупредили бывшего челябинского кузнеца, что наступающих могут встретить засады у рощи и городского кладбища, и Степан Сергеевич послал туда разъезды. Но оказалось, что белые уже убрались, и батальоны беспрепятственно пошли к станции.

Сейчас главное заключалось именно в этом: заблокировать «железку», по которой надеялся укатить на восток разбитый Колчак.

Это, впрочем, было ясно всем и, прежде всего, рабочим «Столля», мастерских, Копейска.

Сдержав на одну минуту коня, Вострецов вслушался в утренние звуки города. На юге, сначала нестройно, затем все дружнее и гуще загремели выстрелы, слышался визг гранат, раздавались тревожные свистки паровозов.

Степан Сергеевич удовлетворенно покачал головой: станция и завод «Столля» начали восстание.

Еще выстрелы слышались на Александровской площади [81], там тоже шла, надо полагать, сильная схватка.

Вострецов вывел волжцев за рощу, оставил здесь заслон и, приказав комбату-3 Федорову поспешать к нефтяным и оружейным складам и депо, остальные роты повел на станцию.

Однако он не стал торопиться, а увлек бойцов на боковые, хорошо ему знакомые улочки и, со странным чувством радости и тревоги, утвердился в голове боевого порядка. Близ «Столля» спешился, жестом подозвал командира конной разведки Гришку Кувайцева, сказал, похлопывая себя плеткой по сапогам:

— Не торопясь — на станцию! Освети мне ее, Григорий Иваныч!

— Не торопясь? — удивился Кувайцев.

— Не торопясь, — подтвердил комполка. — А что медлить и топтаться не надо, — сам знаешь.

— Все понял! — повеселев, крикнул комвзвода и взлетел в седло. — Не изволь сомневаться, Степан Сергеевич!

Здесь, в батальоне, шедшем на станцию вместе с Вострецовым, были комиссар полка Николай Великосельцев и помкомполка Михаил Рашке. Вострецов покосился на боевых товарищей, на рябоватой физиономии бывшего челябинского кузнеца возникла хитрая усмешка, и он крикнул вдогон разведке:

— Стой, Кувайцев! Назад!

Недовольный разведчик, круто повернув коня, осадил его перед начальством.

— Ну, что еще, Степан Сергеевич?

Подавая рукой знак, чтоб задержался, Вострецов сказал Великосельцеву:

— Просьба у меня к тебе, комиссар. Вели говорить.

На вид добродушный, но твердый, как железо, Николай Николаевич Великосельцев уже достаточно хорошо изучил Вострецова. Он усмехнулся, проворчал:

— Говори, Степан Сергеевич.

— А просьба такая: покомандуйте тут с моим помощником, а я погуляю, душу отведу. Все ж я, хоть и маленько, а челябинский пролетарий!

Комиссар покачал головой, полюбопытствовал:

— А ежели я возражать стану, все одно отправишься?

— Все одно.

— Тогда валяй! Тебя ведь не сдержать, как борзую в виду близкого зайца!

Помолчал, сказал суховато:

— А знамя я тут оставлю. Сам понимать должен.

— Добро, — согласился Вострецов и крикнул знаменщику: — Расчехли, чтоб видела Челяба, кто идет!

Знаменосец и два его адъютанта развернули полотнище, и на его кроваво-красном поле загорелись под первыми лучами солнца золотые слова и цифры:

«РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ПОЛКЪ 242 ВОЛЖСКИЙ.

МОСКВА. ЗАМОСКВОРЕЦКИЙ РАЙОНЪ».

В полку, кроме москвичей, были и питерцы, и симбирцы, но так уж получилось, что знаменем части стал стяг 2-го Московского полка.

Полюбовавшись флагом, Степан Сергеевич прыгнул в седло, и тотчас конники во главе с «Трубкой» поскакали к станции. Впереди и на флангах зорко неслись разъезды.

Близ водокачки жидкими залпами стрельнула по ним белая застава, и Степан Сергеевич первый вырвал шашку из ножен. В другое время он укорил бы разведку, что ввязывается в неположенный ей бой, но тут полагал — иного пути нет и можно потешить душу смертной веселой гульбой!