Годы в огне

Уже кончались вторые сутки рейда, когда по 226-му Петроградскому полку 1-й бригады с гребней гор ударили резкие винтовочные залпы. И, кажется, все подумали: вот оно, началось, здесь она, западня, которую припас Колчак.

Но что б там ни было, в ту же минуту командир 1-й бригады Ян Петрович Гайлит бросил на гребни три кинжальных взвода полков. И тотчас, не мешкая, застучали красные пулеметы, но бой был короче воробьиного носа, даже оружие не согрели.

К Гайлиту прискакали Эйхе и Белицкий.

Комбриг доложил:

— Небольшая местная банда. Все с куцаками [19], дьяволы.

Полки тем временем безостановочно брели на восток. И начдив хотел верить, что огневой налет и впрямь дело рук всего лишь деревенских богатеев.

Однако ближе к вечеру опять стреляли сверху, и командиры бригад снова бросали в тайгу подвижные отряды. Перестрелки были скоротечны, быстро угасали, и это тоже был знак того, что играют с огнем не регулярные части врага, а местный сброд контрреволюции. Но набеги верно обозначали и другое: близки плато и села.

За двое суток Эйхе и Гончаров лишь однажды навестили Путну, чтоб уточнить планы на ближайшие часы. И тотчас вернулись в полевой штаб.

Карельцы, будто заведенные, с молчаливым упорством и терпением продвигались к плато. Встретив очередное препятствие, бойцы уже даже не ждали команды, а доставали топоры и пилы, стаскивали с телег тачки и носилки, и окрест разносился лихорадочный, быстрый стук.

* * *

Впереди 228-го полка шла лишь разведка, а еще восточнее двигались всего три человека, проводники Пронькин, старик башкир Аюп Гиляжев, которого комполка нашел в помощь Ипату Мокеевичу, и Лоза. Санечка сама попросилась у Витовта Казимировича идти со стариками, и Путна разрешил, полагая, что молодые глаза и ноги не будут лишними в этом малом пожилом обществе.

Гиляжев, которого Пронькин, знавший местные обычаи, называл Аюп-ата, жил когда-то в приюрюзанской деревеньке Атняш. Он охотился, сплавлял лес и даже лопатил прибрежный песок, хотя никто, кажется, не слышал о золоте на Юрюзани.

Путна, отправляя старика к Ипату Мокеевичу, спросил, на всякий случай, не забыл ли атняшец тропинки своей молодости по реке и окрестным лесам? Гиляжев даже побледнел от негодования и ничего не ответил, обиженно махнув рукой.

Все они — оба старика и Санечка — были в гражданской одежде и, случись внезапная встреча с неприятелем, вполне могли сойти за охотников или сплавщиков, добирающихся домой.

Пронькин уговорился с Путной: обнаружив опасность, он пришлет к нему парнишку с докладом, а на крайний случай — ударит из ружья.

Второй день марша клонился к вечеру, и Лоза с изумлением взирала на стариков, которые шли так, точно всего лишь четверть часа назад отправились в путь, — ни усталости, ни остановок, ни жалоб. Девушка уже давно едва несла ноги, хотелось остудить их в реке, но совестилась спутников и их возможных шуток.

Лишь раз спросила, будто бы для улыбки, отчего не сетуют и тяжко ли идти?

Ипат Мокеевич забавно сощурил глаза и ответил: если весь век жаловаться, то и жить некогда будет.

Но тут же, правда, добавил, что оба они — то есть Гиляжев и Пронькин — «от пня народ» и уставать им в собственной тайге нет никакого резона.

Весь минувший день проводники шли молча, вслушиваясь и вглядываясь в ущелье, в мешанину деревьев, в жаркое небо над головой.

Однажды на полном и ровном ходу Ипат Мокеевич вдруг стал колом, приложил к уху ладошку, затаил дыхание, но тут же его глаза успокоенно потухли, и он таинственно усмехнулся Гиляжеву: где-то на востоке, в горах, покатал камни громок и стих, будто пробормотал во сне.

— Не зря у нас июль грозником зовут, — сказал Аюп-ата, утирая тряпочкой пот со лба.

Потом снова и беззвучно продолжали путь. Но общительный Пронькин с трудом хранил безмолвие и не раз пытался заговорить с молодым человеком.

— Угомону не знаешь… — не поддержала этих попыток Лоза. — Слушай и гляди, Ипат Мокеевич.

— Ежеват ты, сынок, — покачал головой Пронькин, вполне понимая, впрочем, искреннюю суровость юнца. — Беседа нам не препона. Не бойся. Все, что надо заметить, — замечу.

— Не боюсь. А все ж помолчи.

Аюп-ата весело косился на таежника, даже будто бы подмигивал ему, как бы говоря: «Вон она, какова ныне молодежь. И слова не дает сказать старым глупцам!»

К исходу второго дня Пронькин не выдержал.

— Впервые на веку такое вижу, слышь! — возмутился старик. — И что ты за человек — ничему удивиться не желаешь! Можно ли вековать в мире, не зная его! В тайге иной раз слепота и глухота стоят жизни, вот что скажу, сынок!

Санечка отозвалась с внезапной пылкостью:

— Да нет, дедушка, мне все интересно. Но недосуг!

— Отчего ж — недосуг? Я ж поминал: все увижу и услышу. Ведь поминал?

— Да.

Таежник вдруг уколол.

— А может, паря, заячья душа в тебе?

Старик покосился на подростка и увидел, как внезапно побледнело и обострилось его лицо.

— Ты чо? — смутился спутник. — Иль обидел тя ненароком? Ну, не гневись, это так — сболтнулось, перешутил я лишку.