Годы в огне

Горничная еще вчера принесла в дом гитару, и теперь первая спела под собственный аккомпанемент. Это были частушки, и виделось, что подобрала их Антонида Платоновна загодя, с неким прицелом в одного нестарого и симпатичного человека.

Говорят, что боевая.
Боевая — не позор,
Боевых-то пуще любят
За веселый разговор.

Она пела, трогала струны гитары и поглядывала на Лебединского, любуясь им и призывая к взаимности.

Сердце ноет и не ноет:
Подзывать, не подзывать?
Милый любит и не любит —
Забывать, не забывать?

Внезапно сменила ритм струн.

В сердце горести ношу,
Много и печали,
Все веселая хожу,
Чтоб не замечали.

Однако тут же кого-то поддразнивала, даже притоптывая каблучками в пол:

У меня миленка два,
Два и полагается,
Если Даня не проводит,
Ваня догадается.

Помедлив, лукаво подавала надежду:

У мила дружка
Все нам нравится,
И вода с лужка
Медом кажется.

Снова задиралась с милым вызовом и обидой:

Мой миленок, как теленок,
Только венички жевать,
Проводил меня до дому,
Не сумел поцеловать.

Внезапно прижала ладонью струны, сказала с вызовом:

— Нынче праздник, а у меня муж прежний, будничный. — Засмеялась. — Поневоле с мужем, коли милого нет.

Старик, видно было, хотел упрекнуть молодую женщину. Опережая укор, она сказала, вздохнув:

Кабы счастье покупалось
Да лицо ножом тесалось.

И вновь запела:

Лунные милые ночи,
Чудятся, будто во сне,
Синие жгучие очи,
Пали на долю вы мне…

Все похлопали Антониде Платоновне, она передала гитару Дионисию Емельяновичу, он несколько секунд бесцельно щипал струны, потом, что-то вспомнив, негромко сыграл вступление и запел низким приятным голосом странную, показалось всем, песню. Но чем дальше он выводил незнакомые этим людям слова, тем сильнее схватывали они болью и надеждой на счастье обитателей флигелька.

Мы на воле не ценим свободы,
А тюремные дни, точно годы,
Здесь окно высоко над землей,
А у двери стоит часовой.
Как поутру к окошечку сяду,
Волю дам ненасытному взгляду,
А напротив — окошечка стук,
Занавеска открылася вдруг.
Занавеску мила́я открыла
И на ручку головку склонила.
…Не тоскуй ты, младая соседка,
Если хочешь — откроется клетка.
Избери-ка ты ночь потемнее
И напой конвоиров пьянее.
А кто будет приставлен к дверям —
Постараюсь я справиться сам.

Никто не заметил, как распахнулась дверь и в комнату вошли Вера Львовна, Лев Львович и Нил Евграфович. Вместе с ними явилась княжна Юлия Борисовна Урусова, с которой совсем недавно хозяйка познакомила Лебединского. Они стояли тихонько, чтоб не мешать никому, и, кажется, даже беззвучно подтягивали этой народной переделке лермонтовских стихов.

Уже кончив петь и увидев их, Дионисий прислонил гитару к стене и пошел навстречу барышне и ее спутникам.

Он поцеловал Вере Львовне руку, сказал подобающие празднику слова и поклонился мужчинам.

К хозяйке приблизились горничная и экономка, за ними прихромал Филипп Егорович, и они все дружно говорили женщинам приятное.

— Купец — ловец, а на ловца и зверь бежит, — немного хмельно заметил дворник. — Пожалуйте с нами за стол, окажите честь.

— А мы и пришли покутить! — рассмеялась Кривошеева. — Где бутылочная пирушка? Кто маги́стер бибе́нди?[43]

— Да тут и думать няма чаго! — воскликнул Стадницкий, усаживаясь вслед за другими вкруг стола. — Попросим Дионисия Емельяновича!

— Бидна козацька голова! — поднялся с места Лебединский. — Чи так, то й так!

Он попросил Веру Львовну сказать тост.

Вскоре за столом стало шумно, все по уговору рассказывали забавные либо редкие истории, какие с кем случались на веку или о которых слышали от других.

Филипп Егорович, когда черед дошел до него, на удивление всем, обрел дар речи и поделился случаем, какому был в малолетстве свидетель.

В лесах Урала, говорил дворник, было да и теперь существует немало деревенек, население коих «сидит» уголь в кучах для домен. Почитай, каждый уралец знает, как кладут дрова в «кабаны» и выжигают излишки.