Годы в седле

У меня ныло плечо: новая винтовка сильно отдавала. Я было собрался сам отрегулировать ее, но Месарош предложил:

— Давай сюда, сделаю. А ты лучше сходи в штаб, узнай там, что и как...

Я отправился.

Кишишев, примостившись на ступеньке вагона, попыхивал трубкой. Он заинтересовался нашими наблюдениями.

— Значит, если вожак погиб, то все поворачивают?

— Да... Вот если бы все наши по их главарям били! А?

— Рискованно, — послышался из тамбура голос Полторацкого. — Не получится так: пока бойцы будут уничтожать главных, остальные без потерь до наших позиций дорвутся?

— Думаю, этого бояться не надо, — возразил Кишишев. — Вывести из строя прежде всего главаря — очень важно. Передам ваше предложение командующему...  

5

Вместе с другими Месарош и я всю ночь помогали железнодорожникам. Продвинулись почти на десять верст.

Постепенно это стало правилом: днем — бои, ночью — изнуряющая работа.

Быстро истощались запасы воды. Был установлен суровый питьевой режим. Около чанов выставили усиленные караулы. Здесь почти всегда толпились женщины в тщетной надежде вымолить дополнительную порцию влаги для детей...

Эшелоны приближались к станции Малик. Со стороны Самарканда выручать нас шли ташкентцы. Но мы об этом не знали. А эмир знал и поэтому спешил разбить нас. Налеты его орд становились все ожесточеннее.

Очередной удар противник обрушил на головной состав. Оттуда вскоре передали:

— На паровозе пулеметчика убило!

Месарош толкнул меня в плечо:

— Пошли...

С тендера, где стоял «максим», трое бойцов снимали убитого. Это был, судя по потертой шинели и серой, под мерлушку, папахе, старый солдат-фронтовик. Без него расчет вести огонь не мог.

Месарош молча отстранил от «максима» парня в тужурке. Красногвардеец не стал возражать. Он и его товарищ перешли на другое место. Третий остался и начал собирать раскиданные коробки с лентами. Так сам собой образовался новый расчет: Андраш Месарош — наводчик, я — второй номер, парень в тужурке стал подносить патроны, а Иожеф Тот взял на себя обязанности наблюдателя.

Стрелял Месарош виртуозно. Так же уверенно бил слева другой «максим». Плотный перекрестный огонь двух пулеметов остановил противника. Казалось, дело сделано. Но тут вперед выскочили дервиши и мулла. Их призывные вопли, обещавшие райское блаженство павшим в бою и жестокую кару трусам, возымели действие. Неприятельская лавина снова двинулась на нас.  

Месарош, верный своему принципу «бить по голове», полоснул меткой очередью по духовенству. Результат получился совсем иной, чем прежде. Сарбазы подняли дикий вой и, как ополоумевшие, устремились к составам. Неведомо откуда впереди них появились всадники.

Наш «максим» от беспрерывной стрельбы походил на поспевший самовар. Я отвинтил медную пробку кожуха, долил воды. Она хранилась в специальной банке. Чтобы не подвергаться искушению, пулеметчики сами добавляли в нее по нескольку граммов керосина.

Покончив с доливкой, взглянул на Месароша, ободряюще кивнул: продолжай, мол, в том же духе. Но Месарош болезненно поморщился и, прижав ладонью правое плечо, вдруг отвалился в сторону. Раненым занялся Йожеф Тот, а я лег за пулемет. Расстреляв ленту, обернулся:

— Как, Андраш?

— Помогать можно, стрелять нет.

А по тендеру все чаще стучали пули. Машинист и его помощник, сберегая воду, под огнем врага затыкали пробоины деревянными колышками. На дырки в топливном баке не обращали внимания: мазут давно кончился и паровоз топили шпалами и жмыхом, обильно поливая их хлопковым маслом.

Я расходовал ленту за лентой. Промахнуться было трудно: расстояние, отделявшее нас от противника, едва ли превышало сотню шагов. Какой-то оголтелый всадник в зеленом халате проскочил через цепь красногвардейцев, подлетел к паровозу и стал тыкать в него пикой. Машинист пустил струю пара. Лошадь шарахнулась в сторону.

— Бей конного! — крикнул мне Месарош.

Сразив почти в упор всадника, я опять перенес огонь на пеших. В воздухе летали клочья ваты, вырванные пулями из их стеганых халатов.

Напор неприятеля постепенно ослабевал. Потери его были огромны. Вскоре он вынужден был повернуть назад. Я провожал бегущих длинными очередями до тех пор, пока они не скрылись за холмом. Потом, обессиленный от физического и нервного напряжения, опрокинулся навзничь. Холодный пот покрыл  лоб. Рубаха прилипла к телу. Руки дрожали. Начался озноб. Друзья-венгры отвели меня в вагон, усадили на нижнюю полку. Месарош, как ребенка, гладил по голове, приговаривая:

— Хорошо... Все хорошо. Делал как надо...

К счастью, это был наш последний бой. Вечером мы соединились с ташкентскими отрядами. Они привезли с собой запас снарядов и патронов. А противник ушел в Зеравшанокую долину.

Пережитое казалось страшным сном, который окончился радостным пробуждением. Избежавшие, казалось, верной гибели, люди смеялись и плакали. Все обнимались, кричали «ура», швыряли вверх шапки.

Это было не просто спасение. Это была победа. Эмир почувствовал, что его войска еще слишком слабы и неорганизованны, чтобы бороться с объединившимися красными отрядами.