Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

Жан-Поль, который, как и многие другие, временно тоже поддался иллюзии, будто за свободу народа и национальное единство можно бороться под русскими, австрийскими и прусскими знаменами, выполнил свой патриотический долг на другой лад. Котте, в чьем «Дамском календаре» на 1814 год впервые появилась его статья, он неоднократно указывал на то, что она носит характер утешения. И в самом деле, в статье есть налет патетической напыщенности, свойственной извещениям о смерти, — она вошла тогда в моду и помогала потом во всех немецких войнах, вплоть до последней, золотить боль осиротевшей семьи. Если верить прусским газетам того времени, люди умирали «за отечество, немецкую свободу, национальную честь и нашего возлюбленного короля». После этого говорилось, например: «Столь ранняя утрата тяжка. Но нас утешает сознание, что и мы смогли отдать сына во имя великой святой цели. Мы глубоко чувствуем необходимость таких жертв». Жан-Поль однажды тоже составил для одной знакомой подобное извещение о смерти, завершающееся такими словами: «Мне не нужно соболезнования, ибо он умер смертью, достойной и его самого, и его отечества, и великой войны за свободу, а в моем сердце он не умрет никогда».

Даже для чуждых ему целей автор может воспользоваться лишь тем, чем он обладает. И Жан-Полю, коль скоро он взялся прославлять героическую смерть, тоже приходится вносить нечто свое. Вот он и славит юность как самое прекрасное, высокое, драгоценное время жизни: это время первой дружбы, первой любви, первых занятий науками, политического оптимизма, надежд на будущее, идеалов, мечтании; кажется, будто он говорит о себе, о времени, поэзия которого будет частично питать еще и произведения, созданные им в старости. Но затем он перескакивает к навязанному самому себе мироощущению, задается вопросом: «Разве это не прекрасно и не легко… умереть в такие лета?» И разве «такая смерть не самая прекрасная»?

Поразителен сам вопрос, но еще более поразителен ответ. Он гласит: «Нет, в пору расцвета бывает смерть еще более прекрасная — смерть юноши на поле боя». И он описывает смерть так: «Отец, мать, взгляните на вашего сына в миг гибели: ему еще неведома та дрожь бессилия, которую порождает тяжелая лихорадка в застенках жизни; он покидает ближних, исполненный радости, надежды и силы; ему не грозит та смерть, которая уносит бесцветных и пресыщенных людей; словно навстречу солнцу, устремляется он в пламя кровавой битвы; в сердце его — смелость, он готов пройти сквозь ад, высокие надежды осеняют его своими крылами, огненная буря чести и братства подхватывает его и несет на своих волнах; перед глазами — враг, в сердце — отечество; гибель врагов, гибель друзей — все вдохновляет его на смерть, и бурлящие гибельные потоки затопляют грозный мир туманом, и сиянием, и радугами. И все великое в человеке — долг, родина, свобода, слава — вздымается в божественном блеске в его груди, как в Зале богов — Валгалле. И вот последняя на этой земле рана, как птица, слетает ему на грудь; испытал ли он боль, уносящую все чувства, если в безмолвном бою не ощущал постоянной боли? Нет, между его смертью и его бессмертием не осталось места для боли. Его пламенная душа слишком велика, чтобы ее могла коснуться даже великая боль; и радостна его последняя стремительная мысль: он пал за отечество».

Но когда он в заключение советует родителям и невестам плакать, но плакать «слезами радостного ощущения человеческого могущества», — даже самый пылкий поклонник Жан-Поля растеряется, если не прочитает дальше то, что следует за тремя звездочками и что в заглавии отделено точкой с запятой: о прекрасной смерти из сна о поле боя.

Сон этот написан по образцу «Речи мертвого Христа»: ужасное видение смерти и уничтожения, которое превращает предыдущее утверждение о красоте героической смерти в фарс, несмотря на просветленный конец сна — на островах почивших героические юноши постоянно пребывают в вечном блаженстве.

На горящей башне в расплавляющийся колокол ежечасно бьет молот, по небу несется красная комета, и некое чудовище ведет сновидца навстречу битве. Дети, играя в солдат, деревянными рождественскими ружьями убивают друг друга наповал. Падает кровавый снег. Катятся повозки, груженные руками и глазами. В одном гробу — пепел целой армии. Муравьи кишат на человеческих скелетах. Томимые жаждой открывают бочки, а из них выползают ядовитые гадюки. И Чудовище сопровождает все это пением Те Deum’a на мотив уличной песенки: «Убийство моя жизнь, Те Deum! Поле битвы — огромный натюрморт, Те Deum! Покорный сброд весь перемрет, Те Deum! И все слезы — слезы радости, Те Deum!»

Но когда сновидец достигает наконец настоящего поля боя, он падает без сознания. «То, что я увидел, слишком страшно для человеческого взора и не умещается в человеческом сознании».