Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

На Шварценбахе автобиография обрывается, и с нею — за одним исключением — все сведения об увлечениях гимназиста и студента женщинами. Начинается время мономанной одержимости работой и дружеских привязанностей, сменяющих друг друга, как любовные увлечения: болезненно-мечтательный Эртель, неповторимо разбросанный Бернгард Герман, интеллектуально трезвый Кристиан Отто. Конечно, многие из его накопившихся чувств переносятся на них, но важны его друзья прежде всего тем, что близки сути его жизни, участвуют в его работе, каждый на свой лад: Эртель — поклоняется ему и постоянно готов помочь, Герман — сам творчески одарен, Отто — помогает критикой. Ситуация для юноши и молодого человека необычная, она подчеркивает полноту, с какой он всего себя посвящает достижению цели. Тут нет и следа прекрасной гармонии между жизнью и творчеством, есть только суровость, напряжение, своего рода мирской аскетизм, его корни социально обусловлены, и он, естественно, влияет на психику. Кажется удивительным, что насильственное остроумие позже становится юмором, что чувства менее напряжены и ширятся, и не удивительно, что они часто становятся сентиментальными, переливаются через край и что мир, который перед ним, то и дело представляется уродливым, дьявольским, гротескным, он постоянно видит его безумие («классикам» это не свойственно).

Упомянутое скудное исключение зовется Софьей Эльродт; она дочь городского фогта в Гельмбрехте, неподалеку от Гофа. Когда эта мимолетная связь началась и закончилась, ей — двадцать четыре, ему — двадцать. Он познакомился с Софьей во время каникул в Гофе, когда его мать пыталась одолжить деньги у фогта. Они условились о свидании в «Леопольдсгрюнском лесочке», вероятно, еще раз повидались в Гельмбрехте, затем он уехал. Заверения в любви в тех нескольких письмах, какими они обменялись, звучат холодно и выспренне. Под пустым предлогом она требует кольцо, которое дала ему. Он пишет прощальное письмо: «Пусть тот, кто занял или займет мое место, вознаградит Вас за те радости, что Вы мне доставили!» Случайный эпизод, не затронувший его души, в лучшем случае — утвердивший его приверженность к любви на расстоянии. В письме к другу он не упоминает даже имени возлюбленной. «Сегодня я вернулся из незнакомого тебе места, где пробыл три дня и три ночи…» Это все: важно только выпущенное придаточное предложение, показывающее, что на самом деле его волнует: «…и стало быть, по меньшей мере три дня ни о чем таком не думал…».

Это было в 1783 году. Но и восемь лет спустя, когда в Тёпене, Шварценбахе, Гофе он чаще встречается с девушками, флиртует с ними, поклоняется им, восхищается ими, работа всегда остается самым главным, на чем сосредоточены его жизнь и помыслы. Нет у него той единственной, что занимала бы его чувства. А есть целый круг девушек (он называет его «академией любви»), который он околдовывает своим очарованием, остроумием, силой чувств. Многое из того, что потом будет восхищать в его книгах прежде всего женщин, он предвосхищает своим поведением в этом кругу. Девушки едва ли его понимают или понимают наполовину или неправильно, но они чувствуют, что перед ними молодой человек, с кем не нужно быть настороже, потому что он начисто лишен мужского желания обладать, потому что он их больше уважает, чем вожделеет, — родственная душа, преисполненная, подобно им, чувствительности. Возникают лишь легкие, воздушные отношения — еще и потому, что для дочерей из знатных домов о нем как муже не может быть и речи.

Эти девушки действительно его академия, его высшая школа. Он научился освобождать подавленные чувства и выражать их. Обретает уверенность, вращаясь в светском обществе, и постигает истину, что женщины обречены на второстепенную роль. Именно в это время, сперва в письмах, зарождается его критика «вавилонско-политического пленения» женщин, которая потом то и дело будет возникать в его романах. «Не только женское тело, но и женскую душу сдавливает вечный корсет». «Их руки заняты так много, их головы — так мало, им дозволено вместо ног шевелить веерами, им ничего не прощают, меньше всего — сердечное чувство». Они «меняют одни цепи на другие».

Но когда он это пишет, он от своих цепей — от сатир — уже освободился, — освободился, глубоко потрясенный. Ибо путь к жизни, к поэзии проложило ему столкновение со смертью.

14 СВЕТ, ОГОНЬ И НИКАКОГО ТЕПЛА