Годы

— Грабитель? Здесь? — удивилась Элинор. — Роза, ну как может грабитель забраться в детскую? Дома папа, Моррис, они бы никогда не позволили грабителю проникнуть в твою комнату.

— Да, — сказала Роза. — Папа убил бы его.

Что-то странное было в том, как она вздрагивала.

— А что вы там делаете? — спросила она с беспокойством. — Вы что, еще не легли спать? Ведь уже очень поздно, разве нет?

— Что мы делаем? Мы сидим в гостиной. Еще не очень поздно. — В то время, когда Элинор это говорила, в комнате послышался отдаленный гул.

Когда ветер дул со стороны собора Святого Павла, до них доносился колокольный звон. Плавные круги расходились в воздухе: один, два, три, четыре — Элинор считала, — восемь, девять, десять. Она удивилась, что удары прекратились так скоро.

— Ну вот, видишь, еще только десять часов, — сказала она. Ей казалось, что уже намного больше. Но последний удар растаял в воздухе. — А теперь засыпай.

Роза сжала руку сестры.

— Не уходи пока, Элинор, — попросила она.

— А ты скажи, что тебя напугало, — сказала Элинор. Что-то от нее скрывается, она была уверена в этом.

— Я видела… — начала Роза. Она сделала над собой огромное усилие, чтобы сказать правду, рассказать о мужчине у почтового ящика. — Я видела… — повторила она. Но тут дверь открылась, и вошла няня.

— Не понимаю, что сегодня с Розой, — сказала она, с шумом подходя к кровати. Она чувствовала себя немного виноватой, потому что задержалась внизу с другими слугами, сплетничая о госпоже. — Обычно она так крепко спит.

— Вот и няня, — сказала Элинор. — Она сейчас тоже ляжет спать, и ты больше не будешь бояться, правда? — Элинор разгладила простыню и поцеловала Розу, а потом встала и взяла свечу.

— Спокойной ночи, няня, — попрощалась она, выходя.

— Спокойной ночи, мисс Элинор, — ответила няня, добавив своему голосу участливости: внизу все говорили, что госпожа долго не протянет.

— Ну, детка, давай на бочок и спать, — сказала она и поцеловала Розу в лоб. Ей было жаль девочку, которая скоро осиротеет. Затем она вытащила из манжет серебряные запонки и начала вынимать из волос шпильки, стоя в нижних юбках перед комодом.

— Я видела… — повторила Элинор, закрывая за собой дверь детской спальни. — Я видела…

Что она видела? Что-то страшное, тайное. Но что? Оно пряталось рядом, позади ее глаз, так напряженно глядевших… Свеча на подсвечнике, который держала Элинор, немного покосилась. Прежде чем она это заметила, три капли свечного сала упали на полированный плинтус. Элинор выпрямила свечу и стала спускаться по лестнице. Она прислушалась. Тишина. Мартин спал. И мать спала. Проходя мимо дверей, минуя ступеньку за ступенькой, она чувствовала, как будто на нее ложится тяжкое бремя. Она остановилась и посмотрела вниз, где была передняя. Тьма хлынула на нее. Где я? — спросила она себя, вглядевшись в кромешный мрак. Что с ней? Она одна посреди пустоты, и все-таки она должна спускаться дальше, должна нести свое бремя. Она приподняла руки, как будто несла кувшин, глиняный кувшин на голове. И опять остановилась. Перед ее глазами проступили контуры миски. В ней была вода. И еще что-то желтое. Это собачья миска, поняла Элинор, а в миске — кусок серы. Собака лежала, свернувшись калачиком, у подножия лестницы. Элинор осторожно перешагнула через тело спящей собаки и вошла в гостиную.

Все посмотрели на нее. У Морриса в руках была книга, но он не читал; Милли держала рукоделье, но не вышивала; Делия полулежала в кресле, совершенно ничем не занятая. Элинор постояла в нерешительности, а потом направилась к письменному столу.

— Напишу Эдварду, — прошептала она.

Она взяла перо, но задумалась. Ей было трудно писать Эдварду: беря перо, разглаживая бумагу на столе, она видела брата перед собой. Его глаза были слишком близко посажены; ее раздражало, как он взъерошивал свой хохолок перед зеркалом в передней. У нее было для него прозвище — «Клин». Но письмо она начала так: «Дорогой Эдвард…» — прозвище сейчас было не к месту.

Моррис поднял глаза от книги, которую пытался читать. Скрип пера Элинор раздражал его. Она остановилась, потом стала вновь писать, затем положила голову на руку. Конечно, все заботы ложатся на нее. И все-таки она его раздражает. Она всегда задает вопросы и никогда не слушает ответы. Он опять стал смотреть в книгу. Но что толку пытаться читать? Ему было неприятно, что все усиленно сдерживают свои чувства. Сделать никто ничего не может, но все сидят с видом подавляемых чувств. Морриса раздражало вышивание Милли и то, что Делия полулежит в кресле, как обычно, без дела. И он заперт тут со всеми этими женщинами, окруженный ненастоящими чувствами. А Элинор все пишет, пишет, пишет. Писать-то не о чем, — но она лизнула конверт, заклеила его и прилепила марку.

— Отнести? — спросил Моррис, откладывая книгу.