Годы

Она хотела поговорить с какой-нибудь умной женщиной — миссис Эйзлэби или Маргарет Мэррабл. Но обе были заняты, обе весьма энергично нанизывали фразы. Повисла пауза. Я плохая хозяйка, подумала Китти. Такие запинки происходили на ее приемах всегда. Так, Энн. Ее сейчас займет знакомый ей молодой человек. Однако Китти подозвала ее. Энн подошла — сразу же и покорно.

— Идемте, я вас представлю мистеру Эштону, сказала Китти. — Он читал лекции в Мортимер-Хаузе, — объяснила она. — Лекции о…. — Она заколебалась.

— О Малларме, — сказал Тони, издав скрипучий звук, как будто ему сдавили горло.

Китти обернулась. К ней подошел Мартин.

— Блистательный прием, леди Лассуэйд, — сказал он со своей всегдашней надоедливой иронией.

— Этот? Ерунда, — резко ответила Китти. Это вообще был не прием. Ее приемы никогда не бывали блистательными. Мартин, как обычно, пытался поддразнить ее. Она опустила взгляд и увидела его поношенные туфли. — Иди сюда, поговори со мной, — сказала Китти, почувствовав возвращение старинных родственных чувств.

Она с приятным удивлением заметила, что он слегка раскраснелся. Немного, как говорили няни, «воображает». Сколько еще «приемов» понадобится, думала она, чтобы превратить ее насмешливого, бескомпромиссного кузена в покорного члена общества?

— Давай сядем и как следует поговорим, — сказала она, опускаясь на небольшой диванчик. Он сел рядом. — Расскажи, что поделывает Нелл? — спросила Китти.

— Передает тебе привет. Она велела сказать, что очень хотела тебя увидеть.

— Что же она не пришла? — удивилась Китти. Она чувствовала себя уязвленной и ничего не могла поделать.

— Не нашла подходящую заколку, — сказал Мартин со смешком, глядя на свои туфли. Китти тоже посмотрела на них. — Мои туфли, как видишь, не столь важны. Но ведь я мужчина.

— Это такая чепуха… — начала Китти. — Какая разница…

Однако смотрела она уже за Мартина, на группы великолепно одетых женщин; потом — на картину.

— Твой портрет над камином — жуткая мазня, — сказал Мартин, глядя на рыжеволосую девушку. — Кто его писал?

— Я забыла… Не будем туда смотреть, — ответила Китти. — Давай говорить… — Она осеклась.

Мартин обвел комнату взглядом. Она была полна людей; на маленьких столиках стояли фотографии, на изящных горках — вазы с цветами; стены были отделаны желтой парчой. Китти почувствовала, что он осуждает и гостиную, и ее саму.

— Мне все время хочется взять нож и содрать все это, — сказала Китти. Но что толку? — подумала она про себя. Если она уберет какую-нибудь картину, ее муж скажет: «А где дядя Билл на лошади?» — и придется вешать обратно. — Похоже на гостиницу, да?

— На вокзал, — сказал Мартин. Он сам не знал, зачем ему хочется уколоть ее; но ему хотелось, в этом сомнений не было.

— Я все удивляюсь, — он понизил голос, — зачем выставлять такие картины, — он кивнул на портрет, — если у тебя есть Гейнсборо…

— И зачем, — Китти тоже понизила голос, передразнивая его интонацию, в которой слышалась и издевка, и добродушный юмор, — приходить и есть их еду, если презираешь их?

— Вовсе нет! Ничуть! — воскликнул он. — Я получаю огромное удовольствие. Мне приятно тебя видеть, Китти. — Это была правда, Китти всегда была ему по душе. — Ты не забыла бедных родственников. Очень любезно с твоей стороны.

— Это они забыли меня, — сказала Китти.

— А, Элинор. Старая чудачка.

— Это все так… — начала Китти. Но тут она заметила какую-то неправильность в расположении гостей и не договорила. — Ты должен побеседовать с миссис Трейер, — сказала она, вставая.

Зачем я это делаю? — думала Китти, ведя за собой Мартина. Он хотел поговорить с ней, ему нечего было сказать гарпии азиатского вида с фазаньим пером на затылке. Но, если пьешь доброе вино благородной графини, кланяясь, сказал себе Мартин, надо развлекать и ее менее приятных гостей. Он повел даму к дивану.

Китти подошла к камину и ударила кочергой по углям, от чего в дымоход полетел сноп искр. Она была раздражена, ее терзало беспокойство: если они задержатся еще надолго, она опоздает на поезд. Украдкой она приметила, что стрелки часов приблизились к одиннадцати. Гости скоро должны были разойтись, ее прием был лишь прелюдией к другому приему. Но они все говорили и говорили, как будто вообще не собирались уходить. Она посмотрела на группы, казавшиеся незыблемыми. Затем часы исторгли из себя серию капризных ударчиков. На последнем открылась дверь, и вошел Пристли. Глядя непроницаемыми глазами дворецкого и скрючив указательный палец, он вызвал Энн Хильер.

— Это мама меня зовет, — сказала Энн и порхнула через гостиную.

— Она отвезет вас? — спросила Китти. Зачем? — подумала она, глядя на миловидное личико, на котором не было ни следа ни мысли, ни характера; оно напоминало лист бумаги, на котором не написано ничего, кроме юности. Китти взяла ее за руку. — Вам обязательно уходить?

— Боюсь, что да, — сказала Энн, освобождая руку.

Гости зашевелились и начали вставать, похожие на потревоженных белокрылых чаек.