Гоген в Полинезии

Поблизости стояло несколько человек во фраках - полиция. Капеллан тоже был в черном:

братство церкви и правосудия. Были тут и военные - сержанты, которые оттесняли своей

цепочкой зевак. Вдоль оцепления первыми толпились зрители особого склада -

проститутки, сутенеры, бывшие арестанты. Они кричали: «Да здравствует убийца, долой

правосудие!» ... Неправда ли, потеха для зрителей, которые смеются над гримасами

несчастного и дружно прикидываются чистенькими- разве не ходят они в церковь на

мессу? После многочисленных краж под сенью закона, начальной школы преступности,

они доживают до пенсии, веря в проповедь церкви, проповедь, которая освобождает от

необходимости мыслить и рассуждать. Где тут праведность, какое тут братство, где

милосердие!

Вот причины, которые побуждали автора столь настойчиво углубляться в текст

проповедей, неустанно их повторять, стараться проникнуть в их смысл в надежде

улучшить мир, не уповая ни на какое вознаграждение, кроме сознания выполненного

долга. С одной стороны, любовь к прекрасному и разумному, с другой, ненависть к

деспотичной и пагубной церкви, ненависть к суеверию, врагу прогресса и счастья людей».

Явно опять вдохновленный горьким личным опытом, Гоген с не меньшим жаром

обрушивался на другую великую общественную несправедливость: «И если институт

брака, представляющего собой попросту торг, объявляется единственно нравственным

видом сексуального союза, выходит, что нравственности нет у тех, кто не хочет или не

может сочетаться браком. Для любви, для здорового чувства места не остается... В итоге

женщина обречена на рабство, приговорена к браку, если позволяет состояние, или же она

останется девственницей, нездоровым и противоестественным чудовищем, столь чуждым

природе и противным подлинному чувству, какова любовь... Если и было на свете

общество жестокое и варварское, то это современное общество, ханжеское общество,

которое во имя христианской моралираспоряжается судьбой женщины и причиняет ей

столько страданий.

Утешьтесь, бедные молодые женщины, священник ждет, чтобы ввести вас в рай; от

Лазаря, от тюрьмы, от гильотины рукой подать до небес, и священник вас проводит.

Но мы восклицаем: «Женщина, которая, что ни говори, наша мать, наша дочь, наша

сестра, вправе зарабатывать на жизнь, вправе любить мужчину, который ей по душе,

вправе сама распоряжаться своим телом и своей красотой, вправе производить на свет

детей и располагать возможностью их вырастить, минуя священника и законника,

вправе пользоваться таким же уважением, как женщина, которая продает себя только в

браке. Больше того, брак повинен в том, что с колыбели складываются два различных

класса, дети законные и дети внебрачные, и последние вечно обречены на порицание,

жертвы греха, мнимого греха, выдуманного церковью, которая повелевает: «Твое тело

должно быть продано только в супружестве».

Но это ничто перед другим преступлением, в котором Гоген обвинял католическую

церковь: «Все эти беспорядки в колониях, ведущие к войнам, вызываются, как

это признано уже много лет, несомненно религиозными причинами. Вот почему поездки

миссионеров представляют собой опасность - все возрастающую опасность, с которой

государства ничего не могут поделать. Китай закрывает миссионерам доступ в свою

страну, даже убивает их. Европа возмущена бесцельным кровопролитием во имя этих

миссий. Неужели никто не видит безнравственную несправедливость всего этого? Не

видит, что речь идет о наступлении на свободу совести? Прекратим отправку миссионеров

в Китай, и тотчас установится мир».

Отражая анархистские взгляды многих художников и писателей, с которыми он водил

дружбу в далекую зиму 1890/91 года, когда еще был молод и полон надежд, Гоген дальше

отводит страницу безоговорочному осуждению государства. Он признает, что армия на

какое-то время еще может сохранить существующий порядок. Но рано или поздно

бюрократическую махину и монополию власти сметет восставший угнетаемый люд.

Основой нового «доброго и разумного» общества, создаваемого на развалинах прошлого,

Гоген с завидной простотой предлагал сделать «рассудок, человечность, братство и

милосердие», заверяя читателя, что «вне этого учения спасения нет».

Видимо, переписывая и дополняя это длинное и полное неясностей эссе, Гоген понял,

что ни один издатель его не напечатает, и решил найти ему другое применение. Он

уговорил торговца Эмиля Фребо, единственного из своих близких друзей, кто ладил с

католической миссией, при случае с невинным видом подсунуть это сочинение самому

епископу. Тот ответил очень изящно, дав, тоже с каменным лицом, Фребо почитать

красивое издание с золотым обрезом, описывающее триумфальное шествие католических

миссий. Как и полагал епископ, книга вскоре попала в руки Гогену. Эта своеобразная