Гоген в Полинезии

относится к жизни в Париже и прочих больших городах, где борьба за кусок хлеба

отнимает три четверти вашего времени и половину энергии. Спору нет, страдание

пришпоривает человека. Увы, если пришпоривать его слишком сильно, он испустит дух!»

Но даже после всех лишений и унижений, которые Гоген испытал в эту долгую зиму,

он не хотел капитулировать на условиях, предлагаемых Метте. Вместе с тем он понимал,

что надо уезжать из Парижа, иначе ему конец. Куда уезжать - все равно, только бы дешево

жить и без помех работать. Любопытно: похоже, что он уже тогда подумывал о Южных

морях. Если верить письму, которое Гоген отправил жене в мае 1886 года, ему незадолго

перед тем предложили стать «земледельцем в Океании». К сожалению, он не сообщает,

кому пришла в голову нелепая мысль превратить художника и бывшего биржевого маклера

в земледельца и на каком острове должен был происходить сей странный эксперимент. Как

бы то ни было, Гоген отклонил это загадочное предложение, ведь ему пришлось бы

бросить живопись. Правда, ему было нелегко отвергнуть возможность добиться более

достойного существования, что видно по иронической концовке упомянутого письма, где

говорится о несчастье, постигшем одного общего знакомого: «Вот как, Герман помешался.

Хорошо ему, о нем позаботятся».

От своего товарища художника он услышал, что в городке Понт-Авене в Бретани есть

пансионат, где за кров и стол берут всего Два франка в день. Вот какая прозаическая

причина в июне 1886.года впервые привела Поля Гогена в тот уголок Европы, который,

как и Таити, прежде всего ему обязан своей славой. Слова товарища подтвердились, и

добрая хозяйка расположенного в центре городка пансионата Глоанек - Мари-Жанна

Глоанек - скоро прониклась такой симпатией к своему новому постояльцу, что даже

частенько предоставляла ему кредит. С первых дней Гогена пленила строгая, суровая

природа и старая, примитивная сельская культура; в ту пору брeтонцы еще выделялись

среди других и языком, и одеждой, и верой. Но затем он убедился, что у жизни в

бретонской глуши есть и свои минусы. У него была постоянная потребность разбирать и

обсуждать произведения искусства, и прежде всего свой собственные. Пока длилось лето,

всегда находился какой-нибудь художник-любитель или турист, готовый вечером

составить компанию и слушать его сумасбродные идеи. Но осенью и зимой Гоген

очутился в полном одиночестве в холодном, нетопленном пансионате. Если бы еще можно

было как следует работать, он, наверно, легче переносил бы неудобства. Но ненастная

погода вынуждала писать в комнате, для чего требовались хотя бы иногда живые модели, а

эти подозрительные святоши - крестьянки и рыбачки Понт-Авена - ни за что не

соглашались ему позировать, хотя он и не требовал, чтобы они снимали свои вышитые

кофты, шали и крахмальные чепчики.

Гоген давно знал, что есть на свете другие края, где климат теплее и жизнь дешевле,

где люди покладистее и живут проще. Трудно сказать, помнил ли он хорошо свое раннее

детство, с трех до семи лет, когда с матерью и сестрой Марией, бывшей на год старше,

жил у далеких родичей в Перу. Зато он с удовольствием вспоминал, как в возрасте 17-19

лет учеником штурмана ходил на пассажирских судах в Южную Америку. Не удивительно,

что он начал помышлять о том, чтобы вернуться туда. К тому же был еще один повод

попытать счастья именно в этой части света. Несколько лет назад сестра Гогена вышла

замуж за колумбийца, а тот открыл лавку в Панаме, где рассчитывал быстро нажиться,

сбывая землекопам на канале дешевые товары по безбожной цене. После еще одной

трудной зимы в Париже Гоген решился. Он поедет в Панаму, но будет жить у сестры и ее

мужа только до тех пор, пока сам не встанет на ноги. Как именно? Все было рассчитано

заранее: он поселится на «почти необитаемом, вольном и очень плодородном» островке

Тобаго в Тихом океане и заживет «дикарем». В товарищи себе он выбрал самого верного

поклонника, двадцатилетнего художника Шарля Лаваля, который уже научился так ловко

подражать Гогену, что впоследствии бессовестные торговцы картинами соскребли подпись

чуть ли не на всех его полотнах, снабдив их куда более ценным автографом учителя. Где

нищие приятели раздобыли денег на дорогу, остается тайной. Как бы то ни было, в апреле

1887 года они отплыли в Панаму на борту набитого пассажирами парусника, в третьем

классе.

Гоген никогда не ладил с сестрой, и ему следовало предвидеть, что Мария и ее супруг

постараются возможно скорее отделаться от незваных гостей. Но самое неприятное:

оказалось, что райский остров Тобаго густо населен индейцами, и к тому же достаточно

цивилизованными, чтобы они, пользуясь бумом, беззастенчиво запросили по шести

франков за квадратный метр невозделанной каменистой почвы. Гоген не провел и месяца в

Панаме, как уже начал сожалеть, что не сошел на берег французского острова Мартиника,

с вожделением называя его изумительным краем, «где жить и дешево, и приятно». Чтобы

собрать денег на проезд туда, Лаваль засел писать портреты, а Гоген, который, по его

собственным словам, не мог найти заказчиков, так как был «не способен малевать