Читаем Гоголь и среда пребывания полностью

Говорить об общности взглядов Гоголя и Иванова можно было бы много. Упомянем прежде всего о том, что именно Гоголь стал одним из первых сотрудников министра народного просвещения С. С. Уварова, провозгласившего в своей деятельности ряд основополагающих принципов народного образования… истинно русские хранительные начала православия, самодержавия и народности. Верность долгу, преданность религии и привязанность к Отечеству и государю… более всего объединяли Гоголя и Иванова. Почва для сближения Гоголя и Иванова отчасти была подготовлена и постоянным интересом Гоголя к живописи, и его собственными опытами в этой области, которым он отдал дань задолго до знакомства с Ивановым.

Продолжительное пребывание Гоголя в Италии тоже отчасти объясняется его увлечением живописью.

<…>

Еще в Нежине он был воспитанником художника Академии К. С. Павлова. Многочисленные письма Гоголя из Рима 1838–1839 гг. ясно свидетельствуют о его интересе к итальянской живописи. В Италии Гоголь не переставал рисовать и сам. <…> Иванов считал его по преимуществу «теоретиком» в живописи. Называть так Гоголя у Иванова, как увидим, были вполне определенные причины. Знакомство Гоголя и Иванова началось в Риме в конце 1830-х годов. Судя по всему, их взаимоотношения носили глубоко творческий характер. Можно утверждать, что Гоголь участвовал в разработке замысла главного труда художника, картины «Явление Мессии», начатой в большом размере одновременно с приездом Гоголя в Рим весной 1837 г. и создававшейся в целом почти четверть века (с 1832-го по 1857 г.).


В кн.: Виноградов И. А. Александр Иванов в письмах, документах, воспоминаниях. М., 2001.С. 671.


И. А. Виноградов в своей книге представляет читателю творческую перекличку Гоголя-писателя и Иванова-художника, то есть сопоставляет гоголевские тексты и ивановские художества.

<…>

«Во второй половине 1830-х годов, с приездом в Рим Гоголя, в творчестве Иванова появляется новый, неожиданный для него жанр – популярный тогда в Европе tableaux de genre – «жанровая картина», изображение «нравов или случайностей», сцен из простого, повседневного быта современного общества. Неожиданным для Иванова этот жанр был потому, что о «хорошеньких сценах» tableaux de genre сам он всегда отзывался резко критически – как о «рабских копиях с натуры, лишенных всякого содержания», «пестрых картинках», – видя в них для художника «совершенное разрушение… размен всех сил на мелочи и вздоры в угодность развратной публике». В 1833 году в письме к В. И. Григоровичу, секретарю Академии художеств, Иванов даже предлагал «наблюдать, чтобы как можно менее было у нас портретных живописцев и tableaux de genre и другой сволочи». И вот с 1838 года ненавистный tableaux de genre вдруг появляется в работах самого Иванова. Объяснение этого противоречия один из исследователей творчества художника Н. Г. Машковцев предложил искать именно в общении Иванова с Гоголем, считая, что ивановским акварелям Гоголь «не только дал сюжеты, но и их психологическую разработку, заинтересовал ими художника и настоял на их реализации». В связи с этим Машковцев указал на общую близость ивановских акварелей картинам создававшейся в те же годы Гоголем повести «Рим», а, кроме того, заметил, что в новых работах Иванова «есть даже черты юмора, ранее совершенно чуждые художнику». Вероятно, Гоголь, познакомившийся еще в первой половине 1830-х годов с «отцом русского бытового жанра» А. Г. Венециановым, способствовал определенному пересмотру взглядов Иванова на проблему соотношения картин высокого, «эпохического» содержания с современной «жанровой картиной». Как известно, сам писатель неоднократно указывал на наличие в его «смешных», тесно связанных с современностью произведениях вполне серьезного содержания – например, в комедии «Ревизор» идеи Второго Пришествия Христа и Страшного Суда. Гоголь убедил, вероятно, Иванова в том, что «историзм», т. е. глубокое содержание, кроется подчас и в самой повседневности. Во второй редакции повести «Портрет» Гоголь писал об идеальном художнике: «Высоким внутренним инстинктом почуял он присутствие мысли в каждом предмете; постигнул сам собой истинное значение слова: историческая живопись; постигнул, почему простую головку, простой портрет Рафаэля, Леонардо да Винчи, Тициана, Корреджио можно назвать историческою живописью, и почему огромная картина исторического содержания все-таки будет tableaux de genre, несмотря на все притязанья художника на историческую живопись».

Перейти на страницу:

Похожие книги

Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»
Расшифрованный Булгаков. Тайны «Мастера и Маргариты»

Когда казнили Иешуа Га-Ноцри в романе Булгакова? А когда происходит действие московских сцен «Мастера и Маргариты»? Оказывается, все расписано писателем до года, дня и часа. Прототипом каких героев романа послужили Ленин, Сталин, Бухарин? Кто из современных Булгакову писателей запечатлен на страницах романа, и как отражены в тексте факты булгаковской биографии Понтия Пилата? Как преломилась в романе история раннего христианства и масонства? Почему погиб Михаил Александрович Берлиоз? Как отразились в структуре романа идеи русских религиозных философов начала XX века? И наконец, как воздействует на нас заключенная в произведении магия цифр?Ответы на эти и другие вопросы читатель найдет в новой книге известного исследователя творчества Михаила Булгакова, доктора филологических наук Бориса Соколова.

Борис Вадимосич Соколов

Критика / Литературоведение / Образование и наука / Документальное
Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами
Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами

Барон Жиль де Ре, маршал Франции и алхимик, послуживший прототипом Синей Бороды, вошел в историю как едва ли не самый знаменитый садист, половой извращенец и серийный убийца. Но не сгустила ли краски народная молва, а вслед за ней и сказочник Шарль Перро — был ли барон столь порочен на самом деле? А Мазепа? Не пушкинский персонаж, а реальный гетман Украины — кто он был, предатель или герой? И что общего между красавицей черкешенкой Сатаней, ставшей женой русского дворянина Нечволодова, и лермонтовской Бэлой? И кто такая Евлалия Кадмина, чья судьба отразилась в героинях Тургенева, Куприна, Лескова и ряда других менее известных авторов? И были ли конкретные, а не собирательные прототипы у героев Фенимора Купера, Джорджа Оруэлла и Варлама Шаламова?Об этом и о многом другом рассказывает в своей в высшей степени занимательной книге писатель, автор газеты «Совершенно секретно» Сергей Макеев.

Сергей Львович Макеев

Биографии и Мемуары / История / Литературоведение / Образование и наука / Документальное