Гоголь-студент

– Даже более, пожалуй, чем в Москве или Петербурге. Но для этого тебе надо спуститься с высоты твоего птичьего гнезда, окунуться до макушки в толпу…

– В толпу? То есть в простой народ?

– Именно. Простой народ – самый богатый, неразработанный материал, и тут-то ты еще скорее, чем где-либо, наткнешься на золотую жилу, на «человека». Его-то и изучай вдоль и поперек.

– Легко сказать изучай! А показал бы ты мне сам, как это делать.

– Отчего не показать!

Они вышли в это время на базарную площадь. Окинув испытующим взглядом кишевшую на площади толпу, Высоцкий выбрал для своего эксперимента толстую торговку, величественно восседавшую перед своим складным столом, нагруженным всякого рода печеньем, и босоногого уличного мальчугана, который с пальцем во рту торчал тут же, жадными глазами пожирая недоступные ему лакомства.

– Добрый день, ясневельможные! – ласково приветствовала подходивших паничей торговка. – Вот бублики с солью, вот с маком, а вот пампушки – только из печи!

– Спасибо, титусю. Мы-то не голодны, а вот кого бы тебе угостить, – сказал Высоцкий, кивая на мальчика. – Что, братичку мий, палец-то у тебя, верно, медовый?

Сосун смущенно вынул изо рта мокрый палец.

– Но пампушки, пожалуй, еще вкуснее? – продолжал студент и, взяв одну штуку, подал ее мальчуге. – На вот, кушай на здоровье! Ну что, какова?

Словесного ответа он не дождался. Но смачное чавканье малыша служило ему самым красноречивым ответом.

– Вижу: добрый из тебя казак будет, – заговорил опять Высоцкий. – Будешь тоже горилку пыть, люльку курыть и турку быть, а?

– Буду, – послышалось теперь невнятно из набитого пампушкой рта.

Панич потрепал будущего казака по курчавой головке.

– Ай да казак! Бей их, нехристей! Защищай сирых и вдовых! Будешь защищать?

– Буду, – повторил лаконически будущий казак.

– Слышишь, бабуся? И тебя, вдовицу, от турок защитит. Тебе – добрая сказочка, а ему – бубликов вязочка.

И, взяв связку бубликов, Высоцкий надел ее ожерельем на шею мальчика.

– Ну, что же, братичку? Поблагодари бабусю за подарочек.

Но тот по движению рук бабуси понял, что она нимало не намерена оставить ему подарок, и со всех ног бросился вон от нее через площадь.

– А, бисов сын! Держи его, держи! – заголосила вслед ему ограбленная.

Как же! Покуда толстуха неуклюже выбиралась из-за своего печенья, проворный мальчуган юркнул уже меж двух возов – и след простыл. Баба разразилась целым потоком отборной брани, но неумеренный гнев ее возбудил в окружающих только общую веселость: хохотали соседние торговки, хохотали мужики у возов, посмеивалась и прохожая публика.

– А как лихо ведь ругается! Любо-дорого, чистый бисер! – обратился обидчик к своему улыбающемуся спутнику. – Вот бы тебе сейчас карандашиком и записать. Повтори-ка еще раз ему, матинко, как это было? «Чтоб твоего батьку горшком по голове стукнуло!», «Чтоб твоему деду на том свете три раза икнулось, а бабке семь раз отрыгнулось!» – так, что ли?

– А чтоб язык отсох у тебя! – огрызнулась торговка. – Давай сюда пятак и ступай своей дорогой!

– Вот на! Целый пятак? Да ведь я наградил мальчугу от тебя же, вдовицы? Ну что тебе значит? Сама, чай, в день в десять раз больше слопаешь. Смотри-ка, как тебя раздуло! А он – жиденький, махонький, и век за тебя Бога молить будет.

Неумолкающий смех зрителей еще пуще раззадорил разгневанную. С побагровевшим лицом она так решительно стала напирать на панича, что тот невольно в сторону отшатнулся. Ей же сгоряча, видно, представилось, что он без расплаты утечь хочет, и она вцепилась в его фалду.

По случаю табельного дня Высоцкий был в своем парадном платье – синем мундире с черным бархатным воротником. Но носил он его не первый год, да и казенное сукно, надо думать, было не из прочных. А ручища бой-бабы были тем жилистее и прочнее. При таких условиях борьбы могло ли быть сомнение, кто одержит верх: сукно или баба?

Раздался предательский треск разодранного сукна. Не ожидавшая такой оказии, торговка поторопилась разжать пальцы. Но одна фалда болталась уже около ног панича наподобие траурного флага. Сам Высоцкий был до того озадачен, что в первую минуту не нашелся даже что сказать, и только подхватил распущенный сзади флаг, чтобы, чего доброго, совсем не отвалился. Гоголь же бросил бабе мелкую серебряную монету и категорически объявил ей что она «круглая» дура – в прямом и переносном смысле, студенту на пятак не хочет поверить. А в заключение спросил, не найдется ли у нее лишней булавки для шлейфа панича?

– Найдется, как не найтись! – проворчала баба и нехотя достала из обхватывавшей ее дородный стан плахты запасную булавку.

Между тем Высоцкий, видя, что теперь сам он сделался мишенью если не громких насмешек, то насмешливых взглядов многочисленных зрителей, счел за лучшее, не говоря дурного слова, сойти поскорее с поля действия. Гоголю пришлось нагонять его.

– А что же сдачи? – крикнула вслед им торговка. Гоголь на ходу отмахнулся рукой:

– Можешь оставить себе за булавку.

Только когда базарная площадь осталась далеко позади их, Высоцкий в первый раз взглянул опять на приятеля и с натянутой усмешкой заметил: