Гоголь-студент

– Мое. А тебе не нравится?

– Ничего себе. Бывает и хуже.

– Но редко? Да, вкусы у нас разные. Но вот погоди, у меня задуман целый роман из истории Запорожья. Героем будет сам гетман…

– Дай тебе Бог. А что, Шарлотта Ивановна, – обратился Кукольник вполголоса к проходившей мимо них хозяйке, – скажите, здоров у вас Иван Семенович?

– Я сама уже его спрашивала, что с ним, – отозвалась с озабоченным видом Шарлотта Ивановна. – Но он уверяет, что у него только что-то тяжело на душе, будто от тайного предчувствия.

– Ох уж эти мне предчувствия!.. – прошептал Гоголь, который, унаследовав от матери ее мнительность, вспомнил вдруг о последнем предчувствии покойного отца, что его дни сочтены.

После обеда Кукольник затеял общую игру в фанты, а после чая сел за фортепиано и заиграл ритурнель к кадрили. Лед растаял. В общем веселье не принимали участия только двое: сам Орлай и Гоголь. Наскоро допив свой стакан чая, Орлай встал и заперся в своем кабинете. Гоголь же, по обыкновению, со стороны молча наблюдал за танцующими и по временам только с тайною нервностью озирался на притворенную дверь хозяйского кабинета, откуда явственно слышались шаги из угла в угол: Иван Семенович и там, видно, не находил себе покоя.

В самый разгар танцев Орлай внезапно появился на пороге, мрачно оглядел присутствующих, подошел сзади к Кукольнику и положил ему на плечо руку:

– Довольно!

Музыка оборвалась на полутакте, танцы сами собой прекратились, а хозяин вдобавок объявил гостям:

– До свиданья, господа! Пора и по домам.

Сказал, повернулся и хлопнул дверью. Гости, понятно, были ошеломлены. Хозяйка, совсем смущенная бестактностью мужа, не знала, что и сказать им, и те – делать нечего – собрались по домам.

Собрался и Гоголь.

– Ты останешься еще, Нестор? – спросил он Кукольника, который один только не торопился.

– Да, бедная Шарлотта Ивановна очень уж разогорчена, надо ее успокоить.

– А кстати, узнай-ка тоже, что это с предчувствием Ивана Семеновича?

Остались одни домашние да Кукольник. Домовитая Шарлотта Ивановна занялась в столовой, вместе с дочерьми и прислугой, уборкою оставшихся после гостей объедков.

– Позвольте и мне помочь вам, – предложил Кукольник, который никак не мог улучить минуту, чтобы с глазу на глаз сказать хозяйке пару слов в утешение. – Гости придут – только сору нанесут.

Тут в передней раздался нетерпеливый звонок.

– Голубчик Нестор Васильевич! Посмотрите, кого это еще в полночь Бог несет? – сказала со вздохом Шарлотта Ивановна.

– А, верно, кто из гостей ваших палку позабыл, – сообразил Кукольник и пошел отпирать дверь.

Перед ним стоял весь заиндевевший почтальон и окостеневшими от холода пальцами стал доставать из своей сумки письмо.

– Эстафета из Таганрога.

Шарлотта Ивановна, услышав слова его из столовой, поспешила также в переднюю и взглянула на конверт.

– Да, из Таганрога. И почерк как будто знакомый… А что, приятелю, – участливо обратилась она к почтальону, который знай топтался на месте и дул себе в красный кулак, – видно, морозит на дворе?

– Дуже морозно, пани-матко:
Любив мене, мамо, запорожец,
Водив мене босу на морозец…
– Годи бо. Сейчас напоят тебя чаем.

Отдав горничной нужное приказание, добрая Шарлотта Ивановна подошла к двери мужнина кабинета и тихонько постучалась.

– Кто там? – отозвался изнутри голос Ивана Семеновича.

– Это я, мой друг. Эстафета к тебе из Таганрога. Верно, от какого-нибудь прежнего сослуживца.

Орлай отпер дверь и, приняв письмо, бросил взгляд на адрес.

– От баронета Вилье, – промолвил он. – Хорошо, дорогая моя.

И снова замкнулся.

– Письмо от нашего старого друга, придворного лейб-медика баронета Вилье, – объяснила Шарлотта Ивановна, возвращаясь в столовую. – Государь путешествует ведь теперь по России, и Вилье, понятно, всегда при нем.

– Они оба, значит, теперь в Таганроге, – сказал Кукольник. – Но что там могло случиться?

– Да вот Иван Семенович идет сюда. Сейчас узнаем.

Орлай, однако, не вошел в столовую, а остановился в дверях. В лице его не было ни кровинки и вид его был совершенно растерянный. Жена бросилась к нему:

– Что с тобою, друг мой?

– Скончался! – вырвалось у него горьким воплем. – Государь скончался![16]

И, закрыв лицо руками, старик зарыдал. Это было как бы сигналом для всех: кругом поднялся общий плач. Иван Семенович махнул рукой и снова удалился.

– Ступайте спать, дети! – сказала Шарлотта Ивановна, глотая слезы. – Нестор Васильевич, а вы-то что же?

Сидя в углу на диване, Кукольник уткнулся лицом в расшитую подушку, чтобы заглушить душившие его рыдания.

– Ступайте, милый мой, ступайте, – увещевала его Шарлотта Ивановна. – Да сдержитесь немножко, чтобы товарищи ваши не заметили: известие это партикулярное – распространять его пока, может быть, не следует.