Гоголь в Москве (сборник)

20 февраля Т.Н. Грановский сообщал Н.В. Станкевичу: «Вчера была среда и чтение у Киреевских… главное украшение вечера был отрывок романа, еще не конченного, читанный Гоголем. Чудо. Действие происходит в Риме. Это одно из лучших произведений Гоголя»25. А весной он же рассказывает Я.М. Неверову о «Мертвых душах»: «Я слышал чтение нескольких глав – чудо! Так же при мне читал он первую главу романа, взятого из итальянской жизни, – Аннунчиата. Талант его еще выше стал…»26 О чтении у И.В. Киреевского вспоминает и С.Т. Аксаков, указывая в то же время, что сатирическое дарование Гоголя встречало нередко и полное неприятие: «… Были люди, которые возненавидели Гоголя после самого появления «Ревизора». «Мертвые души» только усилили эту ненависть. Так, например, я сам слышал, как известный граф Толстой Американец (выведенный в «Горе от ума» и отмеченный эпиграммами Пушкина. – Б.З.) говорил при многолюдном собрании в доме Перфильевых, которые были горячими поклонниками Гоголя, что он «враг России и его следует в кандалах отправить в Сибирь». В Петербурге было гора и более таких особ, которые разделяли мнение графа Толстого»27. Генерал С.В. Перфильев был довольно близко знаком со многими московскими литераторами. Мемуары современников вспоминают С. В. Перфильева как участника гоголевских именинных обедов, на которые писатель приглашал лиц, коротко ему знакомых. В том, что Гоголь бывал у Перфильевых запросто, убеждает нас также его записка Погодину от второй половины апреля 1842 года: «Перфильев просит тебя сегодня в три часа обедать. Я бы и сам поехал, но, кажется, мои ноги не пустят. Так распухли и разболелись»28. Перфильевы жили в 1839 году в Богословском переулке, дом не известен; с 1842 года – в Калашном переулке, № 3 (дом не сохранился).

Рассказывая с данном пребывании Гоголя в Москве, С.Т. Аксаков указывает, что он «…много работал; но сам он ничего о том не говорил. Он приходил к нам отдыхать от своих творческих трудов»29.

Исследователи творчества Гоголя считают, что здесь, в Москве, в начале 1840 года были отделаны «Тяжба» и «Лакейская». Безусловно, шла работа и над «Мертвыми душами». В их тексте можно проследить ряд московских впечатлений. Биограф Гоголя В.И. Шенрок пишет: «Примеров же ясных указаний на известную местность, произведшую впечатление на Гоголя, или на событие можно привести довольно много»30. Иногда изменялся даже готовый текст поэмы. Так, например, в шестой главе первоначально неясное и расплывчатое описание деревни Плюшкина в последующей редакции уже исходит из конкретной московской местности, что особенно любопытно, соседствующей с домом, где в то время жил С.Т. Аксаков: «Заглянул бы кто-нибудь на рабочий двор, где под крышами, сараями лежали целые сотни поделанных на запас колес, бочек, ведер, которые никогда еще не употреблялись, – ему бы показалось, что пришел в ту широкую часть Москвы, где в воскресный день, начиная от Плющихи до Смоленского рынка, все занято торгом деревянной посудой, навезенной мужиками окрестных деревень, где крашеное и некрашеное дерево темнеет и желтеет вплоть до самого Дорогомиловского моста». В окончательной (печатной) редакции мы находим уже новую картину: место действия переносится в Москву же, но на щепной двор. Очевидно, Гоголь искал подходящей иллюстрации своему описанию в форме сравнения и именно с этой целью делал наблюдения в разных пунктах Москвы, меняя, может быть, не раз составленный план и уже готовый текст задуманного описания31.

В.В. Каллаш полагает, что живописные вывески, так красочно описанные Гоголем в первой главе поэмы и которые как бы характеризуют город N, где развертываются события первого тома «Мертвых душ», имеют безусловно в основе московские оригиналы. Он считает, что эти строки гоголевской поэмы есть результат живых наблюдений, в доказательство чего приводит документальное описание московских вывесок в «Молве». Действительно, и тематика и изображения вывесок здесь настолько родственны, что трудно не согласиться с тем, что Гоголь описывал лично им подмеченное и отобранное как своеобразную и типичную деталь32.

«Далее, в одиннадцатой главе первого тома, автор говорит о том, что, наконец, после долгих приготовлений, «представилось Чичикову поле гораздо пространнее: образовалась комиссия для построения какого-то казенного, весьма капитального строения». В первоначальных редакциях находится более прямое указание на то, какую именно комиссию разумел здесь Гоголь: это была именно комиссия при построении храма Спасителя в Москве («Составилась комиссия постройки храма Божия»). «Комиссия, – говорится в первоначальной полной редакции, – как водится, подвизаясь с ревностью и усердием, приступила к делу. Но климат что ли мешал или огромность храма была причиною, только целые четыре года равняли они место для фундамента, и все еще ни один кирпич не был выведен; но зато явление случилось другого рода: фундамента не выводили, а в других частях города очутилось у каждого члена комиссии по каменному дому в три этажа весьма недурной гражданской архитектуры»33. Как видим, эта редакция, измененная впоследствии, очевидно, по цензурным обстоятельствам, почти в точности передает существо негласного процесса комиссии по сооружению храма – памятника Отечественной войне 1812 года на Воробьевых горах, от которого так жестоко пострадал совершенно невиновный архитектор А. Л. Витберг34. Многогранно и разносторонне вплетает Гоголь московский материал – события, типичные детали, жанровые сцены – в прихотливую ткань своей поэмы.