Гоголь в Москве

К имени Гоголя было запрещено привлекать внимание. Даже «ветхозаветный» «Москвитянин» навлек на себя кары. В № 120 «Северной пчелы» была помещена заметка Булгарина, граничащая по тону с политическим доносом: «Статья в пятом нумере „Москвитянина“ о кончине Гоголя напечатана на четырех страницах, окаймленных траурным бордюром. Ни о смерти Державина, ни о смерти Карамзина, Дмитриева, Грибоедова и всех вообще светил русской словесности русские журналы не печатались с черной каймой. Все самомалейшие подробности болезни человека сообщены М. П. Погодиным, как будто дело шло о великом муже, благодетеле человечества, или о страшном Аттиле, который наполнял мир славою своего имени. Если почтенный М. П. Погодин удивляется Гоголю, то чему же он не удивляется…». И этой издевательской к памяти Гоголя заметки было достаточно, чтобы благонамереннейший Погодин был отдан под надзор полиции за траурную кайму!

Еще разительнее история статьи И. С. Тургенева на смерть Гоголя. Разделяя общую скорбь, он обращается из Петербурга в Москву к В. П. Боткину: «Нельзя ли попробовать напечатать то, что я написал о Гоголе (разумеется, без подписи) в „Московских ведомостях“… Мусин-Пушкин ее запретил и даже удивился дерзости так говорить о Гоголе — лакейском писателе» 8. Это письмо было перлюстрировано III отделением, которое незамедлительно потребовало от генерал-губернатора Москвы Закревского мер к предупреждению опубликования статьи. Но было уже поздно. Статья появилась 13 марта в № 32 «Московских ведомостей» под заголовком «Письмо из Петербурга» и, вопреки воле автора, за подписью «Т……въ». «Гоголь умер!.. — писал Тургенев. — Какую русскую душу не потрясут эти два слова?.. Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право — горькое, право, данное нам смертью, — назвать великим; человек, который своим именем означит эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордились, как одною из слав наших!.. Мысль, что его прах будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетвореньем. Да, пусть, он покоится там, — в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил, так горячо любил, что одни легкомысленные или близорукие не чувствуют присутствия этого любовного пламени в каждом им сказанном слове!..».

В III отделении был составлен «всеподданнейший доклад», в котором отмечалось, «что в нынешнее время литераторы являются действующими лицами во всех бедственных для государства смутах», и предлагалось сделать И. С. Тургеневу внушение в III отделении и учредить за ним надзор полиции. Однако Николай I счел эту кару недостаточной. Текст его резолюции гласил: «Полагаю этого мало, а за явное ослушание посадить его (Тургенева. — Б. З.) на месяц под арест и выслать на жительство на родину под присмотр…»9. Как известно, Тургенев был посажен 16 апреля на съезжую, а затем был отправлен в свою усадьбу Спасское.

Имя Гоголя становится опальным. Для феодально-крепостнического строя Гоголь-художник остался беспощадным обличителем, всей силой своего дарования разрушающим самые устои крепостничества. Попытки его родных закончить начатое им печатание собрания его сочинений встречают упорное сопротивление цензуры. 7 мая 1852 года С. П. Шевырев писал матери Гоголя: «По смерти Николая Васильевича я получил приказание остановить издание его сочинений впредь до разрешения начальства. Лица, принимающие живое участие в. судьбе семейства покойной заботятся о том, чтобы получить на то высочайшее разрешение…»10

Даже сдержанный в своих эпитетах С. Т. Аксаков в письме к Шевыреву говорит об этом времени, как о «безумном гонении имени Гоголя»11. Знакомый Гоголя Д. А. Оболенский вспоминал: «Цензорам объявлен было приказание — строго цензурировать все, что пишется о Гоголе, и наконец, объявлено было совершенное запрещение говорить о Гоголе. Наконец, даже имя Гоголя опасались употреблять в печати и взамен его употребляли выражение: „известный писатель“. Вот при каких условия: друзья и родственники Гоголя должны были начать хлопоты об издании его сочинений и в том числе найденных отрывков из второй части „Мертвых душ“12.

Насколько велики были препятствия к изданию сочинений Гоголя, свидетельствует то, что его произведения после обычного рассмотрения в цензуре были направлены на специальный дополнительный отзыв к начальнику штаба жандармского корпуса Л. В. Дубельту. В своей докладной записке Дубельт вынужден был признать, что „цензоры отметили в ненапечатанных сочинениях и в рукописях Гоголя весьма много мест, почти на каждой странице, которые, будучи отдельно взяты, подвергались осуждению не потому, чтобы в них заключались преступные мысли, но потому только, что они могут быть истолкованы читателями в превратном виде и подать повод к неблаговидным заключениям“13.