Гоголь в тексте

Ничего подобного нет у Гоголя. Он не испытывает интереса к «тихому» свету вечера, то есть к времени, которое в христианской традиции особым образом выделено и окрашено любовью ко Христу и надеждой на жизнь вечную. Разве что в совсем раннем гоголевском сочинении «Ганс Кюхельгартен» есть место, где пора солнечного заката описана языком христианина, знающего, куда и зачем идет «братия» в этот особый час. Оно очевидно перекликается с «Вечерней песней» А. С. Хомякова, поскольку и предмет изображения, и понимание того, как к этому предмету должно относиться, одни и те же.

С прохладою спокойной тихий вечер
Спускается, прощальные лучи
Целуют где-где сумрачное море;
И искрами живыми, золотыми
Деревья тронуты; и вдалеке
Виднеют сквозь туман морской утесы,
Все разноцветные. Спокойно все.
Пастушьих лишь рожков унывный голос
Несется вдоль веселых берегов
(…)
Как разъяснялась розовая дальность
И южный ветр дыханье навевал,
И вот пастор, исполнен умиленья,
Проговорил: «Как мил сей Божий вечер!
Прекрасен, тих он, как благая жизнь
Безгрешного; она ведь также мирно
Кончает путь, и слезы умиленья
Священный прах, прекрасные, кропят.
Пора и мне уж…

Как видим, в силу названных условий, у Гоголя и Хомякова совпадает многое: вечерней прохладе соответствуют дымящиеся долины, морю – вода, искрам золотым – струя золотая, деревьям – лесные вершины, пастухам с рожками – сходящие к ночлегу стада, тихому вечеру – тишина на небесах, и, конечно, в обоих случаях присутствует благодарственное обращение к Господу.

Как и Хомяков в его «Вечерней песне», Гоголь идет той же дорогой, то есть описывает чувство, выраженное в песнопении «Свете тихий». Идет даже дальше, поскольку вводит в этот эпизод тему окончания, заката жизни, имеющую прямой аналог в церковном песнопении, где слова «пришедше на запад солнца» означают не только закат дня, но и, в метафорическом смысле, конец человеческой жизни. Однако нельзя забывать и о том, что приводившиеся строки из «Ганса Кюхельгартена» написаны девятнадцатилетним, то есть незрелым, подражающим романтическим образцам, Гоголем; ничего подобного в его более поздних сочинениях мы не найдем. Никаких розовых закатов и никаких христианских умилений по этому поводу. Описание вечера в начале пятой главы «Сорочинской ярмарки» в этом смысле выглядит едва ли не исключением из общего правила, хотя и здесь, если присмотреться, речь идет не столько о тихом свете вечера, сколько о мощном окончании дня: «Усталое солнце уходило от мира, спокойно пропылав свой полдень и утро; и угасающий день пленительно и ярко румянился. Ослепительно блистали верхи белых шатров и яток, осененные каким-то едва приметным огненно-розовым светом». Свет «едва-приметный» как будто подходит к рубрике «света вечернего», однако тут же сказано про любимый Гоголем «ослепительный блеск», «пленительный» и «яркий румянец» дня, которые со «светом вечерним» никак не вяжутся. К тому же заканчивается все вполне земными радостями: «Где-где начинал сверкать огонек, и благовонный пар от варившихся галушек разносился по утихавшим улицам».

Ожидание ночи

В повести «Вечер накануне Ивана Купала» есть сцена, которую, если, конечно, смотреть на дело с избранной нами точки зрении, можно истолковать как прямое неприятие времени вечернего света. Петрусь ждет наступления сумерек, чтобы отправиться в лес на поиски клада. Он то и дело смотрел, «не румянится ли понизившееся солнышко, и что далее, тем нетерпеливей. Экая долгота! видно, день Божий потерял где-нибудь конец свой». О чем идет речь? О том, что герой гонит солнце прочь с небосклона и ждет ночи, как манны небесной: «Примеркает, примеркает и – смерклось. Насилу!». Что касается слов о дне Божием, который «потерял где-нибудь конец свой», это уже своего рода бунт не только против «света вечернего», то есть времени заката солнца, но и против «Света Невечернего»[108]. Ведь сетование по поводу солнечного света, который «потерял где-нибудь конец свой», – это протест против его бесконечности, против того, что и составляет главное содержание словосочетания «Свет Невечерний» – свет незаходящий, бесконечный, божественный. Что же обретает гоголевский кладоискатель, дождавшись ночи? Блеснувшую зарницу, горящий как уголь цветок и, наконец, волшебный подземный свет и спрятанные сокровища.