Гой

– Никогда, Злой. Слышишь меня, никогда не бери воду ни у друга верного, ни у знакомого, ни у барышника. Ни у кого, запомни. Смейся с товарищем, сухарь дели, спину прикрывай и другом своим считай, если есть такое внутри, а воду его не пей. Лучше от обезвоживания сдохнуть, чем воду взять у изгоя.

– Даже у друга?

– Даже у друга. У него может при себе две фляги быть – одна для тебя, другая для себя. Но не боись, дождь рано или поздно пойдет. Любит Катарсис надежду у изгоя отнять, дать ему выпить страданий до краев, а затем смиловаться над ним. Запомни мои слова, Злой. Катарсис и спасет, когда уже и спасения ждать не будешь. Умнейший механизм.

– А у тебя?

– Я тебе никогда этого не предложу. И еще, не вздумай барышника обмануть. Это непростые люди, они будут тебе улыбаться, дружбу с тобой водить. Ты принесешь однажды посудину с дождевой водой и потребуешь больших денег за нее, выдав за воду из реки Самсона, барышник выдаст тебе сумму, как договоритесь, на месте. Затем, через несколько дней, тебя найдут в овраге за градом. Ванак будет труп пожирать, да Катарсис тобой удобрять. Уже не первый раз было. Барышники – не те, с кем можно шутить. Защита у них серьезная. Верхи их поставили, верхи их и свергнут, когда придет час.

Еще один день в Катарсисе подошел к концу. За два дня здесь я прожил больше, чем за предыдущие полгода. В последнее время там, в Коробке, я старался не выходить из четырех стен без особой нужды. Хотел снова уйти в запой. Здесь каждый день – это целая жизнь. Может быть, прав Степан. Вот оно, счастие. Быть деталькой этой машины. Катарсис – живой, и каждый, кто думает иначе, тот рано или поздно сыграет в ящик, либо поймет, что сильно заблуждался на этот счет. Здесь не выживают те, кто не считается с ним. Его могут ненавидеть, бояться, уважать, проклинать. Сколько наших душ он принял. Но если не воспринимать его серьезно, не относиться к нему, как к живому механизму – нет, этого он не прощает. Похоже, что это величайший и в то же время самый простой секрет жизни и смерти здесь.

Ближе к полуночи дождь усилился. Все в граде набрали воды для себя и разлетелись по своим гнездам. Сегодня, проходя мимо собравшихся языками почесать непомнящих, краем уха услышал:

– Не нравится мне этот Данила. Непростой ключик. Темная душа. И не боится же в одиночку за дурой да цветами идти, – начал Гриб.

– Да, мутный он, – поддержал его Коля.

Этой не ночью я проснулся от выстрелов. Гриб, заступивший на пост, в кого-то палил, не жалея патронов. Весь град пробудился.

Когда я вышел на улицу, Гриб испуганно посмотрел на меня.

– В кого стрелял? – прямо спросил я у него.

– Там нелюдь. Не описать. Страшный, как диавол.

Еще он что-то пробормотал себе под нос, я не разобрал. Взял в руки свой лук и направился к тому месту, на которое он указал. В конце града. Никого.

Весь град собрался вокруг меня.

– Пикассо и Серега, заступите вместо Гриба.

– Понял, – сказал не художник, а просто рисовальщик всяких штук на земле, и они с напарником заступили на пост.

– А ты со мной пойдешь.

Гриб молча проследовал ко мне в комнату.

– Присаживайся на стул. Около окна.

Присел. На парне лица не было, ноги дрожали. Руки тоже. В глаза не смотрел.

– Что ты видел? Еще раз, и теперь более внятно и со всеми подробностями.

– Ничего подобного в жизни не видел. Страшно.

– Это нелюдь?

– Думаю, да. Какая-то демоническая сущность.

– Он передвигался на четырех или на двух?

– На двух.

– Не может быть, – сказал я. – Неужели костреб залетел в наши края.

– Не костреб это. Мне рассказывали, как выглядит костреб, и Мирон рисунки показывал нам всех известных изгоям нелюдей. Это не он.

– Если не он, кто тогда?

– Дуры хочу.

– Зависим?

– Нет. Иногда выпиваю. Не часто.

– Своя есть?

– Дура ведь не вода. Ее сразу видно по цвету, и густоватая она. У Мирона порой беру, когда своей нет. Сейчас нет.

– Понятно. Дело твое. Пойдем к Землекопу.

Мирон уже не спал, когда мы с Грибом к нему пожаловали.

– Что это были за выстрелы? Кто стрелял?

Землекоп был не в настроении. Разбудили бедолагу ни свет ни заря.

– Я стрелял, – сказал неуверенно Гриб.

– И на хера? Свору ванаков решил шугануть от скуки?

– Нет.

– А что да?

– Видел я нечто. Страшное.

– Давай без соплей. Что видел?

– Двуногого, говорит, видел, – сказал я.

– Каким ветром сюда костребов проклятых занесло? Горе мне. Теперь весь град забьется в один угол, хуже Ночи нелюдь проклятый.

– Не костреб это, говорит.

– А кто тогда?

– Сам был бы рад понять, – пожал я плечами. – Когда пришел и осмотрел место, никого не было.

– Померещилось, может? – Обратился Мирон к пацану. – Здесь всякое мерещится.

– В отца моего демон превратился. Думал, что это покойный отец пришел.

– Не понял.

Я также стоял в недоумении.

– Отца видел. Он сказал: иди ко мне, Толя, давно мы с тобой не виделись. Мы с матерью скучаем по тебе.

– Дальше.

Землекоп внимательно слушал пацаненка. Я тоже.