Гойя

Случилось то же самое, что происходило до того с Веной, Римом, Миланом, Венецией, а позднее произойдет с Москвой. Великолепные, тренированные, накопившие огромный опыт бойцы Наполеона, соединенные в корпуса, представляли собой могучую силу. Они были достаточно сильны, чтобы решать крупные стратегические задачи, ибо их техническое оснащение, их подвижность и автономность и их управляемость были гораздо лучше, нежели в других армиях мира. Испания стала для императора очередной сценой для того, чтобы разыграть великий эксперимент покорения мира.

Позднее выяснилось, что случилась роковая ошибка. Наполеон думал, что разделаться с Испанией и Россией будет легко и после этих, казалось бы, гарантированных побед, опираясь на ресурсы послушной ему Европы, он сможет наконец решить действительно сложную и наиглавнейшую задачу — сломить сопротивление Великобритании. Такова была главная мечта и цель после Трафальгара. То была болезненная язва в душе Бонапарта, заноза в его памяти.

Казалось бы, было сделано все для того, чтобы лишить Англию главного козыря — морского флота и роли «владычицы морей». Разыграли бурбонскую карту, обработали недалекого Мануэля Годоя, обвели вокруг пальца королевскую власть, соединили друг с другом два флота — сравнительно небольшой и неплохой французский флот и большой, неповоротливый, плохо управляемый и технически отсталый испанский флот. Не умением, так хоть числом хотелось раздавить этих чванливых лордов, наказать этот Вестминстер, разгромить этого Нельсона. Союзники добились превосходства по числу кораблей. Но английский адмирал знал свое дело лучше, мыслил оригинальнее и смелее, чем скованные традициями и не умевшие взаимодействовать друг с другом испанские и французские командиры. 21 октября 1805 года Нельсон разгромил в Трафальгарской битве не только соединенный флот императора Наполеона и короля Карла, но и надежды на скорое установление нового порядка в Европе.

В момент невыносимого трафальгарского провала и возник катастрофический план — мимоходом, малыми усилиями прибрать к рукам и сделать своими вассалами Испанию и Россию. В них видели две огромные и богатые, но дряблые империи; их ресурсы пригодятся победоносной Франции. Испания отдаст новому хозяину свои заморские территории. Эти опорные точки позволят расчленить мировые владения Британии и зажать врага в глобальные тиски. Россия обеспечит Наполеона своими природными богатствами и, склонившись перед императором, гарантирует ему поддержку поляков, прибалтов, казаков Украины и других подданных русского царя. Может быть, из самой Москвы, из Сибири, из других регионов необъятной страны пойдут добровольцы в ряды всемирной армии императора. Вот когда у власти в Париже появятся новые силы и возможности для того, чтобы стереть из памяти ужас и позор Трафальгара. Трепещи, гордый бритт, Лондон будет наш! Да что там Лондон — весь мир будет покорен нам, создателям нового порядка и новых конституций. Справедливость и разумное устройство жизни воцарятся на планете. А кто будет против, того мы сотрем в порошок. Таков, в общих чертах, замысел Наполеона в популярном изложении.

Не было бы Трафальгара и передовой тактики морского боя, придуманной Нельсоном (разрезать сплошной строй вражеских кораблей стремительными клиньями своих фрегатов), — быть может, не стал бы Наполеон посылать свои лучшие армейские корпуса занимать испанские города в 1808 году. И не пошла бы, возможно, Великая армия на Москву в 1812 году, когда большие силы французов были скованы на Пиренейском полуострове. Воевать большими силами на Западе и на Востоке оказалось непосильной задачей. Впрочем, фатальная логика имперского расширения границ была такова, что не пойти войной на Запад и на Восток было просто немыслимо.

Оба похода, испанский и русский, оказались катастрофическими. Наполеон позднее признал провальность испанского проекта. Он даже говаривал с досадой, когда уже был отправлен в изгнание, что его провал в Испании был фатальным. Поражение в России он почему-то не хотел признать, при всей очевидности этого удара. Точнее, великий человек признавал свое бессилие перед русскими морозами, но не перед русскими войсками. Он хвалил их воинские доблести, но утверждал, что в России он не уступил врагу и ни разу не проиграл. Может быть, в его системе представлений он и в самом деле не проиграл, ибо не отступил ни в одном из сражений. Он не проигрывал сражений в России, он проиграл всю эту кампанию целиком. Проиграть войну, не потерпев ни одного реального поражения! Поистине, с этой Россией трудно иметь дело, там все не так, как у людей…

Возможно, император французов стыдился собственных промахов в русской кампании или в самом деле верил, что его одолели не враги на полях сражений, не рейды казаков и «вольных охотников» по тылам отступавшей Великой армии, а русские безмерные пространства и невыносимый климат этой непонятной страны, несовместимый с жизнью цивилизованных людей.