Голь перекатная. Картинки с натуры

Канареек и других птиц у него всегда было много, и, если не считать кровати Дарьи Вавиловны с пятком подушек и взбитой периной, покрытой одеялом из разноцветных шелковых треугольничков, да клеенчатого дивана, на котором спал Колотов, и маленького посудного шкафа, то садками и птичьими клетками была занята вся комната, занимаемая супругами. Клетки висели также над окнами, с потолка над столом, помещавшимся посреди комнаты, и даже над диваном. Старик каждое утро чистил птичьи клетки, засыпал птицам корм, переменял воду.

Вот и сейчас застала Колотова за этим занятием его клиентка, средних лет женщина в серой нанковой кацавейке и красном клетчатом платке на голове, беременная в последних месяцах. Ее пропустила в комнату из кухни Дарья Вавиловна и крикнула мужу:

– Ермолаич! К тебе.

Женщина перекрестилась на икону и спросила Колотова:

– Вы прошения пишете?

– Я. Только отерла ли ты, мать моя, ноги в кухне? – в свою очередь задал ей вопрос Колотов.

– Отерла. Хозяюшка уж заставила меня. Так вот насчет прошений-то?

– Пятнадцать копеек с моей бумагой. И конверт дам, если нужно.

– Это, то есть, как же?.. За каждое прошение по пятнадцати?

– Само собой, не за десяток.

– Дорого, милый. На Пасху мы платили ходящему по семи копеек. Ходящий тут такой был. Из военных он, что ли.

– Ну так пусть ходящий и пишет.

– Да помер он, говорят, в больнице помер. Нельзя ли подешевле?

– А тебе сколько надо прошений-то?..

– Во все места писать надо, куда перед праздником пишут, да вот денег-то у меня, милый, не завалило.

– За десяток рубль можно взять. И то уж дешево. Пишу на хорошей бумаге, пишу жалостно.

– Да уж, пожалуйста, пожалостнее…

– Довольна останешься. Я могу так, что до слез, – сказал Колотов. – Конечно, какие-либо общества на это внимания не обращают, а если купцу какому, купчихе или генеральше – любят.

– Ну, купцов-то у меня с генеральшами нет, а ты уж в общества-то пожалостнее.

Женщина поклонилась.

– За десяток рубль, поштучно пятиалтынный, – стоял на своем Колотов.

– А за полтинник сколько напишешь, миленький? Заработок у нас маленький, хожу поденно по стиркам. Больше полтины в день не дают. Да и уходить-то трудно. Ведь квартиру держу.

– За полтину четыре прошения напишу, изволь, но уж больше никаких разговоров. Ты разочти то, что я без вина пишу. Ты по семи-то копеек на Пасху платила, так ведь, поди, писарю вина ставила?

– Ставили, ставили, это точно. Мы тогда в компании писали. Пять человек нас было, ну и сороковочку ему сообща.

– Так согласна четыре прошения за полтинник?

– Да уж пиши. Что с тобой делать!

Колотов сел за стол, вынул из стола тетрадку бумаги, транспарант, перо, открыл крышку у баночки чернил, взглянул сквозь очки на женщину и повелительно сказал ей:

– Ну?!

Та недоумевала. Колотов стукнул ладонью по столу.

– Деньги выкладывай! – крикнул он. – Без денег писать не стану.

– Ах, насчет денег-то? Сейчас, сейчас…

Женщина достала из кармана платок, развязала на нем узелок, вынула оттуда деньги и положила на стол.

– Двух копеечек тут не хватает до полтинника-то, – сказала она.

– Вот жила-то московская, – покачал головой Колотов и спросил: – Ну, куда же писать прошения?

– Прежде всего, о дармовых дровах.

– Знаю… Гласному городской думы Завитухину. Прошений уж штук тридцать ему написал от разного бабьего сословия.

– Да, да… По полусаженкам выдает, и ноне дрова такие хорошие… У нас на дворе получали уж. Я видела.

– Еще куда?

– А в приходское попечительство. Там к празднику тоже можно. Хоть по полтора рубля, а все-таки выдают. Мало, но дают на сиротство.

– Мало! Двенадцать копеек мне заплатишь – полтора рубля получишь. Все-таки рубль и тридцать восемь будешь в барышах. И туда писали. Знаю. Потом в человеколюбивое общество, что ли?

– Вот, вот. Пожалуйста, голубчик.

– Ладно. Напишем. Это три. А четвертое-то прошение куда?

– А четвертое городской голове можно. Там на сапоги дают, на калоши, ино и за квартиру платят.

– Знаю. Что ты ученому-то говоришь! Порядок известный. Писали сто раз. Голова передаст в комиссию по благотворительности, а оттуда через члена решение. Напишем.

Женщина переминалась.

– Можно бы и еще в два-три места, да вот денег-то у меня нет, – сказала она.

– На нет и суда нет. А будут деньги, так приходи, напишем. Я все места знаю, где жареным пахнет, – отвечал Колотов и начал писать.

II

Перо Колотова выводило заголовок к прошению о дровах: «Его превосходительству господину члену комиссии по раздаче дров бедным Василию Кондратьевичу Завитухину прошение».

– Знаешь, как Завитухина-то величать? – спросил он вдруг женщину.

– А как его звать-то? Постой… Кажись, Константин Николаич.

– Ну, вот и врешь! Идешь писать прошение о дровах и не знаешь, кому. А вот я специалист, так знаю. Василий Кондратьич он. А Константин, да и то не Николаич, а Александрович – это председатель приходского попечительства, где праздничные раздают.

Женщина поклонилась.

– Ты ученый – тебе и книги в руки, а нам, сиротам, где же знать.

– Ну, то-то. Посмотрел бы я, как тебе ходячий писарь написал бы, тот самый, что умер, которым ты меня упрекаешь, что он тебе по семи копеек за прошение писал.