Голая правда

— А как насчет угнетенного состояния, разговоров о смерти, намеков? Обычно в разговоре потенциальных самоубийц так или иначе проскальзывают подобные фразы.

— Кажется, не замечала. Не верит, что такое возможно. Обвиняет во всем себя — забыла закрыть дверь. Но вот что интересно, Тюрина забеспокоилась, когда я ей сообщила, что Жмуров, сожитель ее дочери, сбежал из заключения. Затряслась от ужаса, я даже испугалась, что ее второй удар хватит. Мне кажется, что она чего-то недоговаривает.

— А как она относится к Жмурову?

— Боится, трясется от одного упоминания.

— Что сказала о мужчине, которого сбила машина?

— Лица не видела. Помнит только общее впечатление — долговязый, в синем спортивном костюме. Среди знакомых Шиловской такого не помнит.

— Хорошо. А как насчет списка вещей?

— Вот что интересно. Я зачитала ей список наиболее ценных вещей, обнаруженных в доме. Она подтвердила, что все, по-видимому, на месте, за исключением одной вещи. У Шиловской был перстень с массивным бриллиантом, подаренный ей вторым мужем. Я позвонила Барыбину, и он рассказал, что перстень был очень ценный, прошлого века, замечательной работы. Куплен на аукционе за большую сумму и подарен Шиловской в день их помолвки. Она с ним никогда не расставалась, носила не снимая. Но на убитой никаких драгоценностей, согласно протоколу, не обнаружено. Пропал?

— Интересно, — задумчиво пробормотал Костырев. — Какова примерная стоимость перстня?

— Барыбин утверждает, что около двадцати тысяч долларов. Очень крупный бриллиант, чистой воды, старинная работа. Шиловская его сама выбрала. Что ж, у нее хороший вкус, — улыбнулась Лиля. — Другая бы женщина на ее месте купила бы на эту сумму килограмм цепочек, серег и колец…

— Вот что, Лиля, после аукциона должно остаться описание кольца в каталоге, его изображение. Надо найти и разослать по всем скупкам, ломбардам, ювелирным магазинам. Вещь приметная, рано или поздно всплывет.

Лиля внимательно следила взглядом за движениями шефа, тот, оживившись, вскочил со стула и, заложив руки за спину, мерил шагами небольшой кабинет.

— Я говорила по этому поводу с Барыбиным, и он обещал мне предоставить рекламные буклеты аукциона. И вот что еще…

— Да?

— В телефонном разговоре многое не узнаешь, конечно… Но мне показалось, что Барыбин обрадовался, когда я ему сообщила о пропаже перстня. Не то чтобы обрадовался, но как будто бы вздохнул с облегчением, расслабился. Он, кажется, рассчитывает, что мы будем думать, что убийство произошло с целью ограбления.

— Да, я читал твой отчет. Тебе многое удалось раскопать. Ты столько знаешь об убитой. Может быть, именно тебе поручить беседу с ним? Пригласи его на послезавтра, чтобы было время подготовиться. И намекни, чтобы он не ждал, когда к нему пришлют официальную повестку. Так будет лучше. Для него.

Посерьезневший Костырев раздраженно снял с носа очки и стал протирать стекла:

— Насчет твоего отчета. Ну, что ты думаешь по поводу всего этого?

Он положил ладонь на тоненькую стопку листков.

— Пока ничего конкретного, — сказала Лиля. — У меня нет оснований с ходу подозревать кого-либо. Общее впечатление — все они что-то знают и недоговаривают. А с руководителем театра Кабаковым мне лично не удалось встретиться. Он сказал, что страшно занят, называл меня деточкой и просил, как он выразился, «не ерундить», у него масса проблем с похоронами.

— А после похорон?

— После похорон он должен лететь в Швецию на съемки. От беседы уклонился. И вот еще… Утром двадцать шестого, во время, в которое примерно произошло убийство, Кабакова в театре не было, дома тоже — администратор театра случайно обмолвилась, что не могла найти его все утро, разыскивая по каким-то хозяйственным делам. Помните, Ильяшин говорил, что видели мужчину около квартиры Шиловской?

— Ты думаешь, что это он? — с сомнением покачал головой Костырев. — Ты написала, что, по словам Величко, Кабаков был близок с покойной…

— Величко, разговаривая со мной, недвусмысленно намекала, что отношения Шиловской и Кабакова были значительно более глубокими, чем Дружба учителя и ученицы. Ребенок Шиловской будто бы от него, а не от первого мужа. Документально подтвердить отцовство нет никакой возможности — официально отец Оли Шиловской Руф Батаков, художник. Он, кстати, уже полгода живет в Париже.

— Их близкие отношения могут быть просто досужими домыслами. Но, во всяком случае, Кабаков должен много знать о личной жизни актрисы. А что этот юноша, как его, Пансков?

— Трясется от одного упоминания фамилии Шиловской. Боится, что его имя начнут трепать. Он был протеже Шиловской и ее последней пассией. По всей видимости, найденное в спальне письмо было адресовано именно ему.

— Это твое мнение?

— В данном случае оно совпадает с мнением самого Панскова. Он уверяет, что их отношения последнее время были на излете, и с ужасом думает, что именно поэтому актриса покончила жизнь самоубийством. В убийство не верит — говорит, что Шиловская была достаточно эксцентрична и могла в отместку покончить с собой. Похоже на то, что это ему Шиловская посвятила последние строки.