Голая правда

Интересно, Величко уверена в том, что Шиловская задумала на двадцать шестое июня какую-то авантюру. Она решила, что состоится помолвка Кабакова и Шиловской. Почему об этом не рассказал сам Кабаков? Могла ли Шиловская иметь в виду, что в этот день она своей помолвкой или своей смертью одним махом покончит со всем — с жизнью, с запутанным узлом отношений с надоевшим Пансковым, с Кабаковым, отцом своего ребенка? Да и второго ее мужа нельзя забывать, с ним, кажется, отношения тоже подошли к пределу, за которым — только устранение одного из участников, физическое или психологическое…

Неужели Шиловская действительно решила отравиться? Отравиться, чтобы навсегда заставить Кабакова думать о себе? Лиле такой поступок казался совершенно непонятным и потому почти невозможным. Почти. Все дело в слове «почти», ведь кроме фактов, которым она всегда старалась верить, были еще подспудные мотивы, недоступные поверхностному взгляду. Пожалуй, Величко права. В самоубийстве Шиловской нет ничего невозможного.

Но дело в том, что это не самоубийство. Только в этом.

Глава 18 «ГОЛАЯ ПРАВДА» О МСЬЕ ДЕ КАБАКАНЕ

«Интересная фигура этот Кабаков, — размышляла Лиля. — Что за отношения у них были? Любопытно, что написала о нем Шиловская… Раздраконила, наверное, почем зря. Что ж, почитаем…»

Открыв клеенчатую тетрадь, Лиля поудобней устроилась на стуле и, подперев голову рукой, углубилась в чтение:

«…Мне легко писать о тех людях, которые ушли из моей жизни и теперь для меня никто. Имя им — легион. Теперь я их не боюсь, потому что от них не завишу. Они не могут мне ничего сделать. Они не могут меня больно ударить, потому что меня «били» так долго и часто, что я одеревенела от ударов. Они не могут меня предать, потому что я уже предана. Они не могут смешать меня с грязью, потому что я уже смешалась с ней — тем, что демонстрирую себя в нижнем белье вам на потеху и для вашего удовольствия.

Итак, теперь (наконец-то) впервые в жизни я свободна — говорю что хочу в лицо самым значительным людям, а они молчат. Молчат, потому что я говорю правду, а они ее скрывают, потому что я свободна, а они нет, потому что я уже не чувствую ценности своей жизни, а они только вошли во вкус, потому что они — трусы! Попробуйте и вы, дорогие любители грязного белья, обнажиться, как обнажаюсь перед вами я… Попробуйте! И вы узнаете ни с чем не сравнимый, пьянящий вкус разоблачений, пряный, чуть горчащий вкус, немного припахивающий… смертью…

Я смеюсь героям моей книги в лицо, вспоминая, что они панически боятся любого упоминания о своих нечистоплотных делишках. Я вспоминаю их смешные лица, вытягивающиеся до самых колен, в те сладчайшие моменты, когда я намекала на то, что все тайное становится явным и настал черед вывести на поверхность их темное прошлое и настоящее. Я вспоминаю их испуг, их униженные просьбы пощадить во имя… нашего общего прошлого, уверения, что и мне самой подобные излияния повредят… Нет, мне уже ничто повредить не может, даже смерть… Потому что это всего лишь смерть. Забвение. Забытье. Блаженство….

Я не боюсь ее, в каком бы виде она ни явилась передо мной — костлявая старуха с огромной косой, отвратительное животное, пожирающее души… Какой бы она ни была — это настоящая отрада после тех низостей, которые составляют сущность моей обыденной жизни. Какой бы она ни была — я ее не боюсь. Пусть она будет легкой, как укол, как глоток мертвой воды. Пусть она будет быстрой, как пистолетный выстрел. Пусть она даже будет затяжной и мучительной, как смерть от ножа. Я благословляю того, кто мне ее принесет. Кто бы он ни был, я благодарю его…

Может быть, и нет его, моего рыцаря без страха и упрека, может быть, и не найдется доброго человека, который захотел бы порадовать меня искренним участием в моей жизни. Что ж, значит, они все трусы, как я и предупреждала вас, дорогие мои любители страшного. Что ж, если я наконец пойму, что отчаянных среди них нет, — значит, придется помочь себе самой. Как там говорят? Спасение утопающих дело рук самих утопающих? Правду говорят… Дело рук. Как спасение, так и неспасение…

Впрочем, что-то я впала в фатализм… Погода, наверное, располагает. За окном идет противный мартовский дождь, постепенно флюктуирующий в снег, уныло гремит оторванный козырек над подъездом, размеренно, как метроном, отсчитывающий такты перед музыкальным вступлением. Что вы хотите, март в средней полосе России — испытание не для слабонервных. За пережитую в этом климате весну надо давать персональную благодарность, за две — почетную грамоту, за три — медаль, за четыре — пожалуй, Государственную премию…

Кстати, о Государственных премиях! Пожалуй, вам будет любопытно узнать, дорогие поклонники престарелых знаменитостей, как нужно получать Государственные премии.