Голд, или Не хуже золота

— Ты хочешь сказать, что мне не нужно жениться на Андреа?

— Ни на месяц, — сказал Ральф. — Если не хочешь на ней жениться — не женись. Хочешь остаться с Белл? Оставайся с Белл.

— Я этого не говорил.

— Хотя, если ты разочаруешь Коновера, — предостерег Голда Ральф, — он станет твоим непримиримым врагом. Слушания по твоему утверждению будут настоящими сражениями, возникнут грязные слухи, поднимутся волны антисемитизма. Но ты пройдешь через все это. Это будет больше, чем разрядка Киссинджера, больше, чем доктрина Монро[260]. Будь рядом с телефоном. Теперь тебя без всяких сомнений пригласят на посольский бал. Жизнью тебе клянусь.

К ТОМУ времени, когда Ральф позвонил ему, чтобы грустным голосом сообщить о невозможности достать для него приглашение на посольский бал, Голд уже запасся таковым благодаря счастливой и пугающей встрече в вестибюле отеля с бывшим губернатором Техаса, тем самым, с которым он недавно работал в президентской комиссии. Есть люди, которые кладут другим руку на плечо в дружеском приветствии. А есть люди, которые таким способом утверждают свое право владения всем, что оказывается в пределах их досягаемости. Почувствовав прикосновение чьей-то руки, Голд в то же мгновенье безошибочно распознал намерения человека, принадлежащего ко второму типу; он в испуге обернулся, чтобы узнать, кто предъявляет на него права. Губернатор — красивый, крупный и властный, как и раньше, седоволосый, с пронзительными голубыми глазами, ямочкой на подбородке и сильной челюстью, сверху вниз, как на свою собственность, смотрел на Голда, на лице Губернатора застыла холодная, деспотическая улыбка.

— Как планируете ланч, Голд?

— Я собирался слегка перекусить чуть позднее с невестой.

— Перекусите с нами сейчас и «Хей-Эдамс». Возьмете бифштекс-яичницу с жареной картошкой по-домашнему. Бифштекс будет с хрустящей корочкой. Хомер, передай-ка мне этот чертов перец. И он пусть тоже возьмет. Мне понравился ваш отчет, Голд. Я дал ему в высшей степени положительную оценку.

— Я не писал никакого отчета.

— Вот это-то мне и понравилось в нем больше всего. Работаете над чем-нибудь новеньким?

— Я думаю написать книгу о Генри Киссинджере.

— Зачем попусту тратить время? Эта тема больше уже никого не интересует. Напишите книгу обо мне. Голд, вы мне нравитесь. Вы мне здорово напоминаете этого знаменитого техасского певца, что поет в стиле кантри. Я от него без ума. Парень называет себя Курчавый Фридман, Настоящий Техасский Еврей. Он поумнее вас, но вы мне нравитесь больше. Я немного побаивался, что у вас в вашей решимости тратить время на борьбу с неизбежным возникнет желание сказать что-нибудь от себя.

— Последнее время я противлюсь этой решимости, сэр, — сказал Голд с покорным почтением. — Я следовал вашему совету, Губернатор, и теперь не суюсь ни во что механическое и не пинаю ничего неодушевленного.

Губернатор прижал салфетку к губам и откинулся к спинке стула.

— Что вы делаете в Вашингтоне, Голди? Любой, приезжающий сюда больше одного раза, преследует какие-то цели.

Ответ Голда был мольбой о помощи. — Мне обещали пост в кабинете, Губернатор. Но мне никак не удается встретиться с президентом.

— Бог ты мой, — сказал Губернатор, — вы можете встретиться с ним сегодня на посольском балу.

— Я никак не могу получить приглашение.

— Хомер, дай Голду приглашение на посольский бал, — сказал Губернатор. — И позвони в комитет, скажи им, что он будет. — У Хомера почти по всем карманам были рассованы пачки приглашений на посольский бал. Голд почувствовал, как крепкая рука Губернатора снова опустилась на его плечо. — Голд, у каждого еврея должен быть друг — большой человек, настоящий американец, а у каждого добившегося успеха американца должен быть свой еврей. Я большой человек, Голд, и я желаю быть вашим другом.

— Я буду поддерживать вас, Губернатор, — сказал Голд, — в любом деле, которому вы пожелаете себя посвятить.

— Отлично, — сказал Губернатор. — Вы такой народ — быстро усваиваете уроки. Некоторое время назад у меня была стычка с одним вашим единоверцем.

— У меня нет веры, — сказал Голд.

— С этим Генри Киссинджером, — продолжал Губернатор, не обратив внимания на оборонительный маневр Голда. — Смешной парень с этаким носярой и ртом-жужжальником. У него волосы были, как у Курчавого Фридмана, только Курчавый поумнее. Он заработал себе репутацию клеветника и острослова на чужой счет. — Губернатор прервался, чтобы издать басистый задумчивый смешок, а потом не торопясь продолжил. — Ведь это он грохнулся на колени с Никсоном, чтобы помолиться Богу на коврике! Я чуть со смеху не помер, когда услышал об этом, и сразу же устроил у себя на ранчо пикник на семнадцать тысяч человек, чтобы отметить это событие. Помолись Богу, сказал Никсон, и он принялся молиться Богу. Мне-то кажется, что его богом был Никсон. Слушайте, Голд, что, евреи всегда..?

— Нет, сэр. Никогда.