Голев и Кастро. Приключения гастарбайтера

Девушка перебежала в другую кассу и на беглом английском объяснялась теперь с работницей вокзала, одетой в строгий темно-синий костюмчик.

Потом Маша вместе со своим спутником (она подгоняла его на ходу: «Саш, давай порезвее!», и фотоаппарат прыгал на ее шее, как гигантский медальон) вскочили в поезд, который будто бы только их и ждал — чу-чухнул прощально и поехал в любимый город Байрона. А Голев очень удивился, когда подошла его очередь: Леша cказал взять билет до Синтры — только в один конец…

В Синтре, на вокзале Леша снова пересчитал их по головам, купил (на этот раз сам) новые билеты и усадил в другой поезд.

От Синтры, знаменитого туристического центра, у Голева осталось только одно впечатление: все пропитавший, вкусный запах выглаженного на свежем воздухе белья, неизвестно откуда взявшийся, сильный и стойкий, как благовоние…

5

Город, в котором их ожидала работа, назывался Мафра (всем немедленно захотелось поменять буквы «ф» и «р» местами). Ничем, кроме большого паласио, не примечательный, маленький, аккуратный город — и жили здесь, судя по всему, старички и молодые матери, по крайней мере, по дороге в общежитие (это Леша сказал — общежитие, и все приободрились: звучало серьезно, по-рабочему) им встретились представители и той, и другой породы. Один старичок, интеллигентного, но при этом злобно-очкастого вида, начал махать тростью вслед гастарбайтерам весьма агрессивно. Удивительно, что Леша смолчал — по всему было видно, что ему страстно хочется ответить.

Леша вывел их к реке, потом группа пересекла парк, в котором беззащитно цвели розовым какие-то непонятные деревья (в памяти всплыло слово «сакура» и немедленно утонуло заново), повел дальше, какими-то задворками, мимо бурно текущего строительства. В зеленых робах и касках здесь трудились иссиня-чернокожие, баклажанного цвета люди. Миша и Семен завистливо вытянули шеи, но непреклонный Леша, так и не снявший свои черные заслонки с глаз, не давал останавливаться — вел все дальше и дальше, пока перед глазами неудачливых гастарбайтеров не появился барак.

Вот уж не думал Голев, что ему придется увидеть в буржуазной стране Португалии настоящий барак, притом изрядно обветшавший и неопрятный. В Свердловске, в тот свой единственный постармейский приезд, он видел точно такие же бараки на улице Белореченской, по соседству с Танькиной девятиэтажкой. Под окнами висели оцинкованные тазы, на лестницах, сказала Танька, бегали мыши и крысы, и еще тут часто случались пьяные драки до первой смерти.

Леша остановился перед обшарпанной до первоначально деревянного цвета дверью и сказал:

— Это ваше новое житье.

Наверное, он имел в виду жилье, но оговорился весьма симптоматически. Мужики зароптали, у них наконец-то кончилось терпение:

— Сколько можно?

— Почему такая халупа?

— Когда будет работа?

— Верните деньги!

Леша выставил вперед ладони.

— Так, спокойнее, спокойнее!! Все будете работать! Через три дня край! А жить придется в этой общаге, потому что в Лиссабоне дорого. Вы нам все очень дорого обходитесь! Понятно?

Мужики вздохнули, примиряясь, и пошли понурым гуськом внутрь барака. Внутри, надо сказать, было значительно хуже, чем снаружи, и все двена-дцать человек оказались в одной комнате, где стояло шесть кроватей.

— Спать будете по двое, — пояснил Леша, подзывая к себе крайне несимпатичного человека непонятной национальности, смуглого и юркого, как дождевой червь. Они о чем-то пошептались, и Леша сообщил всем:

— С утра будут давать чай и хлеб. Теперь все, отдыхайте, располагайтесь. Ждите информации.

Душевой здесь не было — только колонка во дворе.

Мрачный Александр огляделся по сторонам и сказал:

— Ну и влипли мы с вами, пацаны! Конкретно попали!

Он достался Голеву в соседи по койке. Ночью мало кто из двенадцати спал: среди новых соседей оказался профессиональный храпун, с таким удовольствием оглушавший всю ночь разнообразными звуками — от громких хрипов до сложных подсвистов, что его хотелось придушить.

В это утро Голев выкурил последнюю, из привезенных с собой, сигарету.

Денег у него оставалось пятнадцать долларов. Голев промучился без курева несколько часов, а потом решил бросить. Ну а что еще было делать — подбирать чинарики?

До вечера держался, гуляя по Мафре, потом почувствовал, как его грызет изнутри голод, который прежде заглушали сигареты. Теперь есть захотелось с новой силой. Курить было дешевле, и Голев, стиснув зубы, решил стрельнуть сигарету у полненькой розовощекой дамы, читавшей газету за столиком в уличном кафе. Дама, к удивлению Голева, не только дала ему сигарету, но и, порыскав в сумке, достала оттуда нераспечатанную пачку и вручила ее Голеву вместе с бумажкой в тысячу эскудо.

— Мерси, мадам, — отчего-то по-французски сказал Голев, взял подаяние и потом, закурив и свернув за первый же угол, разглядывал себя в зеркальной витрине, свои запавшие глаза, грязные волосы, небритые щеки, засалившуюся рубашку и худые, освенцимные, руки, на которых даже волос как будто стало меньше…