Гольф с моджахедами

— Сергей поцарапал «Форд»? Зачем человеку царапать машины? Вы ошиблись номером, здесь не театр абсурда, даже если вы Ионеско. Ваши пьесы нам и на хер не нужны…

Он рассмеялся, а в зале, настроившись, заиграли танго «Кумпарсита». Может, и не на виолончели, а на альте.

— Ладно, мсье Курпатов, — ответил я. — Если Сергей разыщется, попросите позвонить на автостоянку в Оружейном и сказать сторожу, когда встреча… Я свяжусь со сторожем завтра утром, до десяти…

— Дуэль затеваете, козлы? Хотите меряться херами и пряниками? поинтересовался Курпатов. — Из-за исцарапанного «Форда»? Или сцепитесь на этих… как их… карданах? Пошел ты знаешь куда со своим Сергеем…

И отключился первым.

Наверное, сильно любил этого Сергея. И по складу характера постмодернист, куртуазный маньерист и атлантист, в этом духе, подумал я. Если и Сергей таков, придется, наверное, разговаривать на темы поколенческой сенсорной депривации… И ведь он ко мне лезет, не я — к нему…

В свете состоявшейся беседы записка насчет платежа за урон, который «Форд» не потерпел, представлялась глупой шуткой. Дурацкая таинственность. А Боб Шпиган учил, что наихудший поворот судьбы-злодейки — зацепиться случайно за дурака, про которого неизвестно, что он — дурак.

Погружаясь в дрему, я успел подумать, что парочка в «Москвиче» определенно иностранного разлива: точечная техника подхода, московские молодцы сандвич с кока-колой, тем более для маскировки, не купили бы, обычно им плевать на минутных партнеров… Ах, чертов Ефим, и куда его занесло?

22 мая 1942 года в столовой своей ставки в Ростенбурге, на территории Восточной Пруссии, фюрер изволил охарактеризовать социальный состав мирового разведывательного сообщества. Стенографистка донесла определение до потомков:

«Индивиды, занимающиеся шпионажем, вербуются либо в кругах, претендующих на то, чтобы называться приличными, либо в пролетарской среде. Выходцы из среднего класса достаточно серьезны, чтобы не увлекаться подобными вещами. И поэтому для искоренения шпионажа самым подходящим является единственный способ: убедить склонных к такой деятельности в абсолютной невозможности сносить голову на плечах…»

С тех пор в Берлине изобличенных охотников до чужих секретов, если они мужского пола, вешали, а если женского — совали под стамеску гильотины.

Спустя два десятилетия преподаватели Алексеевских информационных курсов имени профессора А. В. Карташева под Брюсселем, включая трех или четырех, все же сносивших головы на плечах, создали частный кружок, названный Козьма-Прутковскими посиделками. Выходцы из кругов, претендующих на то, чтобы называться приличными, включали студийный магнитофон «Хитачи» и с высот накопленного опыта изощрялись в комментариях к высказываниям великих по поводу их профессии, в том числе и к откровениям основателя Третьего рейха. Обширные, как сибирские блины, четыре бобины по 1800 футов пленки старинной марки «Американский орел» составили аудиоархив самого невероятного, на мой взгляд, учебного пособия в мире. Оно называлось «Шпион по найму как индивидуальный предприниматель. Практическое и теоретическое пособие для желающих свернуть шею».

Бобины позже переписали на кассеты и компакт-диски, комплект которых в сафьяновой коробке вручался выпускникам курсов как сувенир. Что-то ведь полагалось вручать, раз официальные или неофициальные бумаги о пройденных науках и сданных экзаменах не выдавались. Да, полагаю, многие и не взяли бы такую бумагу. Я бы, например, не взял. И без неё свидетельств и свидетелей судьбоносного выбора профессии, о которой предпочтительно помалкивать, набиралось достаточно. В том числе наставников и однокашников, которых, согласно обретенному образованию, полагалось бы сразу уложить из пулемета, взорвать тротилом или облучить из обработанных радиацией тарелок за прощальным ужином… Всем нам, как будущим наемникам, предстояло вступать в схватки. И именно друг с другом.

Под аудиозапись бессмертного творения хорошо засыпалось после ванны и пары банок «Будвайзера», хотя, принимая во внимание наступившую бедность, следовало пробавляться «Клинским» бутылочным.

На Фунафути я сбил внутренние часы и пробудился в четыре утра по Москве. Магнитофон ещё крутился, шла цитата о «кругах, претендующих на то, чтобы называться приличными». Воспоминания, что называется, мятежной молодости… Хотя, конечно, я отнес бы себя к выходцам из пролетарской среды.

Ничего себе, подумал я, с добрым утром! И все-таки порадовался. Никаких снов из серийного набора гнусностей далекого солдатского прошлого не привиделось…

За окном двенадцатого этажа в кромешной тьме летали парные светляки. Машины и ночью ползали по узкому шоссе, над которым давным-давно не зажигались установленные фонари… До рассвета оставалось часа четыре.

Наташа говорила, что есть люди зимы, люди начала лета, люди конца осени… Сезонный масштаб представлялся все же слишком роскошным. Даже не неделя, один день жизни — немыслимо затянувшееся блаженство.

Блаженство на предстоящий день следовало бы спланировать. А планировать не хотелось.