– А жистянку свою дорогую под хвост пустить – дешевле, что ли? – сказал Франсуа, делая внушительный глоток.
– Вам хоть заснуть удается? – спросил я.
– Если на ночь нагрузиться как следует. Но вообще-то тут ни днем ни ночью покою нет. Решетки на окнах – фигня. У моего соседа они тоже были. И в один прекрасный вечер сидит, ужинает, глядь – за спиной парень с пушкой. Через крышу пролез. В щель какую-то. Они слышат каждое наше слово. И сейчас, между прочим.
Из-под пола раздался громкий стук.
– Слыхали?
Франсуа вскочил и затопал ногами.
– Тихо! Тихо! Кончай стучать, мудак трахнутый!
Стук прекратился. Нам, видно, просто решили дать понять, что мы на мушке. Не более того. Франсуа сел.
– Ужас какой! – сказала Сара.
– Твоя правда, – отозвался Джон. – Они сперли у нас телевизор, но он и ни к чему.
– Я думал, это негритянское гетто, а гляжу, у вас и латиносы появились.
– Да, – ответил Джон. – Тут база одной из самых крутых мексиканских группировок – «Вэ-шестьдесят шесть». Чтобы в нее вступить, надо кого-нибудь укокошить.
Воцарилась тишина.
– Как кинцо? – спросил я, чтобы прервать тягостное молчание.
– Подготовительный период в разгаре. Я вижусь с группой каждый день, мы работаем по многу часов. Скоро начнем снимать. «Файерпауэр» вкладывает все больше денег, фильм на мази. Если бы только нам на каждом шагу не подставляли подножку…
– Например? – спросила Сара.
– Ну, например, нам понадобилось взять напрокат кинокамеру.
– Камеру напрокат?
– Ara. A на студии говорят, что, мол, нельзя.
– Почему? – спросил я, подходя к окну, чтобы взглянуть на старину «фолькса».
– Потому что в прошлый раз «Файерпауэр» им за прокат не заплатила. Пускай, мол, сперва за старое расплатятся, а заодно и авансик внесут.
– И что – расплатились?
– Да. Франсуа поднялся.
– Пойду посчитаю цыплят, – объявил он и вышел.
– А Франсуа не трухает? – спросила Сара.
– Нет, – ответил Джон. – Он чокнутый. На днях сидел один, вдруг является парочка. Один с пером. И тот, что с пером, говорит: «Деньгами давай!» А Франсуа ему: «Сам давай!» Бухой был вдрабадан. Схватил палку и давай их дуплить. Они выскочили как ошпаренные, Франсуа за ними, палкой погоняет и орет: «Вон из моего дома! Ищите другого дурака! И нечего моих цыпок пиздить!» И так по всей улице.
– Они его запросто убить могли.
– А ему море по колено.
– Повезло ему, – сказала Сара.
– Да. Скорее всего, помогло то, что он француз, а не американец. У них к французам такой ненависти нет. Кроме того, они смекнули, что он с прибабахом, и вообще не все же из них убийцы. Есть и простые человеки.
– Ты хочешь сказать, что не все они человеки? – спросила Сара.
– Слишком человеки, – ответил Джон. Вошел Франсуа.
– Пересчитал цыпок. Все на месте. Поболтал с ними. С цыплятушками своими побеседовал.
Франсуа сел. Джон наполнил его стакан.
– Хочу замок, – сказал Франсуа. – Хочу шестерых детей и большую толстую жену.
– Зачем тебе все это? – спросил я.
– Чтобы, когда я проигрываю, было бы с кем душу отвести. А сейчас, когда проигрываю, слова сказать не с кем.
Я хотел было заметить, что в случае проигрыша толстая жена и шестеро детей тоже вряд ли станут с ним беседовать. Но промолчал. Пожалел страдальца.
Вместо этого я сказал:
– Надо нам как-нибудь на скачки поехать.
– Когда? – оживился он.
– А скоро.
– Я как раз новую систему разработал.
– Систем этих – как грязи.
Зазвонил телефон. Джон снял трубку только после третьего звонка.
– Алло! Да! Да! Джон слушает! Что? Не может быть!
Он уставился на нас, держа трубку в опущенной руке.
– Отключился…
– Кто?
Джон все еще стоял возле аппарата.
– Гарри Фридман звонил.
– И что? – спросил я.
– Фильм заморозили, – ответил он.
Прошло несколько дней. Я валял дурака: ездил на скачки, а возвращаясь домой, пописывал свою поэмку. Я специалист в трех областях: стихах, рассказах и романах. Теперь я овладевал четвертой – кинодраматургией. Впрочем, стоит ли о ней говорить? Что я за кинодраматург без кино? Ведь «Джим Бим» не вытанцовывался.
Опять позвонил Джон.
– Как лошадки?
– В порядке. А ты как?
– Тоже. Хотел ввести тебя в курс…
– Слушаю.
– Ну, как только картину расфигачили, мы с Франсуа бухали без перерыва пару дней. И ночей.
– Очищались, как я понимаю.
– Вроде. А потом я поехал в контору к Фридману выяснять, что ему за моча в бошку ударила. Я, знаешь, к такому повороту был не готов.
– Я тоже.
– Значит, прихожу. Охранник меня не пускает. Ясно, что Фридман распорядился.
– Сукин сын.
– Это трудно отрицать. Итак, я не сдаюсь, иду в другой подъезд. Там ведь два входа.
– Помню.
– Я знаю, что у них там сидит юрисконсульт. Говорю охраннику, что, дескать, мне на консультацию. Но, конечно, ни к какому юристу я не пошел, а направился прямехонько к Фридману.
– Молодец.