Голливуд

— Ну, как ты, Хэнк?

— Отлично. Слушай, я решил взять десять процентов.

— Но ты же говорил, что аванс затормозит творческий процесс.

— Передумал. Да и творческий процесс еще не начался.

— То есть?..

— То есть я все прокрутил в башке, но еще ничего не написал.

— А накрутил что?

— Сценарий будет о пьяни. Об алкаше, который день и ночь торчит у стойки.

— Ты думаешь, это кого-нибудь может заинтересовать?

— Знаешь, Джон, если бы я собирался кого-нибудь заинтересовывать, я бы ни строчки не написал. Ни в жизнь.

— Ну ладно. Привезти чек?

— Не надо. Пришли по почте. Сегодня же. Спасибо заранее.

— Тебе спасибо, — отозвался Джон.

Я вернулся к машинке и сел. Она была в полном порядке. Я напечатал:

ПЬЯНИЦА ГРУСТНЫЙ С ДУШОЮ НЕЖНОЙ

Бар Дэнди. День

Камера панорамирует сверху вниз, медленно приближается к стойке. На табурете сидит молодой человек. Похоже, он провел здесь целую вечность. Он подносит к губам стакан…

Ну, слава Богу, стронулся с места. Самое тяжкое — написать первую строчку, дальше пойдет само собой. Надо только завестись — и покатит как по рельсам.

Я будто сам очутился в баре. Почувствовал неистребимый запах мочи, который достанет тебя, где бы ни сел. Чтобы его перебить, надо немедленно выпить. Чтобы он не успел тебя пронять, надо опрокинуть четыре-пять стаканчиков. Перед моими глазами как живые встали завсегдатаи бара: их тела, и лица, и голоса — все это было со мной. И я был среди них. Видел, как в тонкую стеклянную кружку льется струя пива, и белая пена пузырясь плывет через край. Пиво совсем свежее, и после первого глотка кружки эдак четвертой надо вздохнуть, задержать воздух — и понеслась… Утренний бармен был хороший парень. Диалог пошел как по маслу. Я строчил без передышки…

Потом зазвонил телефон. Междугородная. Звонил мой агент и переводчик из Германии Карл Фосснер. Карл говорил на особом языке, на котором, как ему казалось, объясняются американские хипы:

— Эй, ёбарь хренов, как дрочится?

— Нормально, Карл, а ты как, не даешь заржаветь своей отвертке?

— Ага, уже с потолка сперма капает.

— Молодец.

— Спасибо, сынок. У тебя учусь. Кстати, сынок, у меня хорошие новости. Сказать, какие?

— Сыпь, сынок!

— Ты небось думаешь, я тут задницей «Дикси» высвистываю, а я перепёр три твоих книжки: стихи «Вши судьбы», рассказы «Сны в выгребной яме» и роман «Пожарная станция».

— Готов отдать тебе левое яйцо, брат.

— Беру. Высылай авиапочтой. Но у меня еще не все.

— Не томи.

— В прошлом месяце у нас была книжная ярмарка, я вел переговоры с шестью крупнейшими издателями, и позволь доложить, они хотят тебя со всеми потрохами.

— С моими потрохами?

— Со всей твоей писаниной. Врубаешься?

— Помаленьку.

— Я пригласил всю шестерку к себе в отель, выставил пиво, вино, сыр и орешки. И объявил, что принимаю заявки на предоплату трех твоих книг. Они заржали и накинулись на выпивку. Короче, эти засранцы у нас в руках. Они знают, что ты в хитах. Я подпустил пару шуточек, они расслабились, я начал торги. Подробности тебя не касаются, ну, в общем, Крумпф расщедрился больше всех. Я подписал с ним контракт. Потом и с остальными. Эти ублюдки надрались в лёжку, а Крумпф, понятно, больше всех. В общем, тебе подфартило. Ты знаменит, как Эррол Флинн.

— Ну ты и фраер, Карл. И сколько же мне обломится?

— Сынок, где-то тыщ тридцать пять! На днях перешлю телеграфом.

— Ни хрена себе!

— А ты думал! Выбился в гении, мать твою растак!

— Еще как выбился!

На этом разговор кончился.

В несколько минут я превратился в значительное лицо. Тридцать лет голодухи и безвестности уходили в прошлое.

Я вернулся за машинку, щедрой рукой налил винца, принял и повторил. Нашел огрызок сигары, зажег. По радио передавали Шестую симфонию Шостаковича. Я ударил по клавишам: