Голливуд

Бега — еще одна разновидность пустой траты жизненных сил и времени. Люди подходят к окошкам касс, где в обмен на деньги им выдают кусочки пронумерованного картона. Номера, как правило, оказываются невыигрышными. А уж если вам паче чаяния повезет, то ипподром и правительство отстегнут у вас восемнадцать процентов с каждого бакса. В общем, чтобы ходить на бега или в кино, надо быть законченным дураком. Я-то буду поумней других, потому что за десятилетия «тотошной» жизни кое-чему научился. Бега для меня — хобби, не более того. За деньгами я не гонюсь. Имея за спиной продолжительный опыт бедности, к деньгам относишься с уважением. Как-то неохота спустить все до цента. Это удовольствие оставим святым и дуракам. Своим успехом в жизни я обязан тому, что при всех своих безумствах остаюсь совершенно нормальным: я предпочитаю сам творить обстоятельства, не позволяя им брать власть надо мною.

Так вот, как-то вечером зазвонил телефон. Это был Джон Пинчот.

— Не знаю, что и делать, — сказал он.

— Опять Фридман заморозил картину?

— Нет, тут совсем другое дело. Не знаю, откуда этот парень взял мой номер…

— Что за парень?

— Да вот звонит мне один…

— И что говорит?

— Говорит: «Ты сукин сын долбаный, убил моего брата! Брата моего сгнобил! Теперь я тебя укокошу! Сегодня же!»

— Боже!

— Он в истерике, похоже, совсем не в себе. Шизик какой-то. В этом городе на кого угодно можно нарваться.

— В полицию сообщил?

— Да.

— А что они?

— Говорят, как он появится — звоните.

— Приезжай ко мне.

— Да нет, не стоит, обойдется. Но мне, конечно, сегодня не уснуть.

— Оружие есть?

— Нет, будет только завтра, только, боюсь, не поздно ли.

— Переночуй в мотеле.

— Что толку, он, может быть, за мной следит.

— Чем я могу тебе помочь?

— Ничем. Я просто хотел тебе об этом сказать и поблагодарить за то, что ты написал сценарий.

— Не за что.

— Спокойной ночи, Хэнк.

— И тебе, Джон.

Он положил трубку.

Мне легко было влезть в его шкуру. Меня однажды донимал по телефону один такой, грозился пришить за то, что я будто бы переспал с его женой. Он называл меня по фамилии и утверждал, что держит меня на мушке. Но свою угрозу так и не исполнил. Наверно, погиб в какой-нибудь дорожной заварушке.

Я решил звякнуть Франсуа Расину, узнать, как у него дела.

На другом конце провода заговорил автоответчик:

«Говорите не со мной, говорите с этой машинкой. Я не желаю разговаривать. Говорите с этой машинкой. Я отсутствую, вы тоже отсутствуете. Незаметно подкрадывается смерть, чтобы заключить нас в свои объятья. Я не желаю разговаривать. Говорите с машинкой».

Послышались гудки.

— Франсуа, мудак ты эдакий!

— Ой, это ты, Хэнк!

— Я, малыш.

— У меня был пожар. Пожар. Пожар!

— Что?

— Да, я купил дешевенький телевизор, черно-белый. Когда уходил из дому, оставлял его включенным. Чтоб думали, будто я дома. Обдурить их хотел. Ну и, наверно, произошло короткое замыкание или он взорвался. Я приезжаю — все в дыму. Пожарные до этих мест не добираются. Хоть весь квартал сгори, они не почешутся. Вышел из машины, иду — дым сплошной. Пламя. Негры собрались. Ворье и мокрушники. Воду ведрами таскают, бегают туда-сюда. Я сел, смотрю. Нашел бутылку вина, открыл, пью. Крутом дымища. Огонь вырвался наружу. Негры все бегают. «Мы, — говорят, — опоздали. Извини, старик. У нас тут сходка была. Кто-то дым учуял». — «Спасибо», — отвечаю. У кого-то джин нашелся, пустили по кругу. Потом они разошлись.

— Мне очень жаль, Франсуа. Господи, не знаю, что и сказать. Жить-то там можно еще?

— Я сижу в дыму, сижу в дыму. Как в тумане. Я весь поседел, состарился совсем. Сижу в тумане. А теперь я мальчонка, слышу, как мама меня зовет. Ой, нет, она стонет! Ее трахают. Кто-то страшный ее трахает! Мне надо домой, во Францию, надо спасти мою мать, надо спасать Францию!

— Франсуа, ты можешь ко мне переехать. И у Джона, кажется, есть лишняя комната. Все не так плохо. Нет худа без добра.

— Да нет, худо почти всегда без всякого добра приходит. И остается навсегда!

— Тогда это смерть.

— Каждый день жизни и есть смерть. Я поеду во Францию! Буду действовать!

— Франсуа, а как же цыплята? Ты же не хотел с ними расставаться.

— Да черт с ними! Пускай неграм остаются! Пускай черномазые жрут белое мясо!

— Белое мясо?

— Я в тумане. Пожар тут был. Пожар. Я совсем старик, волосы поседели. Сижу в тумане. Пойду…

Франсуа повесил трубку.

Я попробовал перезвонить. Но слышал только автоответчик: «Говорите не со мной, говорите с этой машинкой. Я не желаю разговаривать…»

Оставалось надеяться, что у него была под рукой бутылка-друтая хорошего красного вина, потому что если оно кому и нужно было сейчас позарез, так это моему другу Франсуа. И моему другу Джону. И мне самому. Я откупорил бутылку.

— Как насчет стаканчика-другого? — спросил я Сару.

— Присоединяюсь, — ответила Сара. — Что новенького?

Я рассказал.

В первую ночь никто не явился убивать Джона Пинчота. На вторую у Джона было оружие, и он готов был встретить гостя. Но тот опять не пришел. Такие угрозы не всегда выполняют. Тем временем Франоин Бауэре оправилась после болезни.