Голливудская Грязь (ЛП)

Он ничего не сказал, но тут же решил, что эта девушка ему не очень нравится. Для Иды её поведение безупречно – секретарша была известна тем, что всё время противостояла руководителям «Кока-Колы». Но лично ему хватало и своего дерьма, чтобы ещё иметь дело с её. Примадонна вместо партнёрши ему не нужна.

— Тебе это интересно или нет?

— Нет.

Его нога остановилась на полпути до верхней ступеньки.

— Нет, — повторил он.

— За такие деньги. Я сто́ю больше.

— Носок твоей туфли скреплён клейкой лентой, — заметил Коул, и Саммер улыбнулась. Улыбнулась. Сладкой, солнечной улыбкой, но её полностью выдавали глаза, золотые ножи, которые могли разрезать живот более слабого человека, вытащить его внутренности и скормить ястребам.

— Количество денег не говорит о моей ценности. Если бы это было так, то на этом крыльце самой никчёмной личностью была бы я.

— Ты хочешь сказать, что никчёмная личность не ты…

А я. Из всех оскорблений в его адрес, ни одно и никогда не затрагивало его ценность. С другой стороны, в Голливуде ценность – это доллары, центы и власть. Но здесь, в этом разговоре, на этом крыльце, они, казалось, говорили о чём-то другом.

— Из нас двоих только один ведёт себя как осёл.

— Значит, ты не хочешь эту роль.

— Не за такие деньги.

Он отступил назад, отвернулся от неё и спустился с крыльца.

— До свидания, мистер Мастен, — крикнула Саммер с крыльца, и Коул повернул голову, чтобы на неё посмотреть. Девушка стояла, прислонившись плечом к одному из столбов крыльца, её руки всё ещё были скрещены на груди. — Так говорят на Юге, когда уходят. Это называется прощанием.

— А как называется то, когда человек совершает огромную ошибку? — крикнул он, открывая водительскую дверь Тауруса.

— Легко, — сказала она, оттолкнувшись от столба и шагнув к входной двери. — Это называется жизнью.

ГЛАВА 33

Я вошла в дом во время горячей дискуссии, мама и Бен сидели лицом к лицу за обеденным столом, разговор вёлся, по-видимому, на тему однополых браков. Бен, очевидно, придерживался мнения, что с этим всё в полном порядке…, а мама… ну, скажем так… мама была с Юга. Если в браке нет пениса, девственной вагины и проповедника, то это не считается браком. Лично я думаю, что два человека должны иметь возможность делать то, что они хотят, при условии, что их действия не причиняют вреда никому другому. Я подошла к дивану и решила не высказывать своего мнения, чтобы не обращать на себя ни чей гнев.

— Бен, — он проигнорировал меня, тараторя и отсчитывая на пальцах список его неотъемлемых прав.

— Бен! — на этот раз его голова повернулась ко мне. — Этот мудак ждёт тебя снаружи.

— Саммер! — упрекнула меня мама.

— Сейчас? — спросил Бен, направляясь к двери. — Ты…

— Нет, — перебила я.

— Что нет? — спросила мама.

Я застонала, Бен охнул, шокированный моим идиотизмом, а снаружи раздался длинный гудок. Бен помахал на прощание рукой и бросился к двери. Я закрыла глаза и почувствовала, как рядом со мной прогнулся диван. Открыв один глаз, я увидела маму, её голова откинулась на подушку дивана, имитируя мою позу.

— Плохой день? — тихо спросила она после долгой паузы.

Я смогла только кивнуть.

— Он очень красивый.

— Да уж.

Последовало долгое молчание. Я оттянула свою потную футболку. На крыльце было слишком жарко в купальнике и футболке.

— Что ты хочешь на ужин?

— Я собиралась приготовить лазанью «Стаффер»1. Хотела попробовать. Карла говорит, что она по вкусу как домашняя.

— Капуста с колбасой уже закончилась? — вздохнула мама.

— Да. Мы с Беном съели её на обед.

Некоторое время она молчала. Думаю, идея поужинать замороженной лазаньей пришлась по душе маме примерно так же сильно, как и мне.

— Хочешь поговорить об этом? — спросила она.

— Нет. Ещё нет.

— Он очень красивый, — повтор фразы не сделал это наблюдение менее очевидным.

— Я знаю, мама.

Мы больше не произнесли ни слова, и я задремала на диване, проснувшись первый раз, когда она накрыла меня одеялом, а второй – когда на кухне сработал таймер, и в комнате запахло сыром и мясным соусом.

Лазанья оказалась не так уж и плоха. Поев, мы сложили тарелки в раковину, и вышли на веранду. Чтобы не привлекать москитов, свет на веранде был выключен. Мы разделили между собой полкило клубничного мороженого, и на короткое время летняя жара оставила нас в покое.

Мама, поцеловав меня в щёку и похлопав по плечу, ушла в дом первой. Я осталась снаружи, мои ноги мягко упирались в крыльцо, покачивая кресло. Отказавшись от роли, которую предложил Коул Мастен, я рисковала. Сто тысяч долларов – это больше, чем мне когда-либо удалось бы заработать. Но дело было не в деньгах. А в уважении. Коул Мастен не испытывал никакого уважения ко мне, к этому городу, к нашему образу жизни. Это чувствовалось по запаху его кожи, это читалось на его красивом лице, было слышно в тоне его голоса.