Голливудские триллеры. Детективная трилогия

– Кладбище призраков. Я сам их так назвал, когда мне было лет шесть. Был в кино, прокрался за экран – и увидел всех этих черно-белых тварей изнутри. Представляешь, перед тобой огромный Фантом[350], который играет на органе, а потом сбрасывает маску и вырастает еще больше, во весь экран, и хочет убить тебя взглядом… И все это двигается прямо у тебя перед глазами – серое, полуразмытое… И ты знаешь, что эти актеры давно умерли… Что они – настоящие призраки. И они прямо рядом с тобой…

– И ты рассказал об этом своим предкам?

– Обижаешь.

– Благоразумный мальчик… Чем-то таким восточным потянуло. Мы уже у Граумана? Сразу чувствуется. Не какая-нибудь тебе дешевая забегаловка.

– Сюда. Давай подержу дверь.

– Э, да тут темнотища. Фонарик взял? Надо всегда ходить и размахивать фонариком, чтобы все думали, что ты крутой.

– Вот фонарь, Генри.

– Говоришь, призраки?

– Тридцать лет по четыре сеанса в день.

– Не надо придерживать меня за локоть. Я так чувствую себя беспомощным. А если упаду, лучше сразу пристрели!

И он пошел сам, почти не касаясь кресел, по направлению к оркестровой яме и дальше – туда, где шумел бескрайний черный океан.

– Здесь что – еще темнее? Дай-ка включу фонарик.

Он нажал на кнопку.

– Ну вот, – улыбнулся он. – Так-то лучше.

Глава 30

В цокольном этаже совсем не было освещения. И по всему коридору – комнаты, комнаты, комнаты… Все увешанные зеркалами, в которых множились и дробились блики. И пустота – целое море безжизненной пустоты…

Мы вошли в первую, самую большую. Генри встал посередине и пустил луч фонаря по кругу, как будто это был луч маяка.

– Да тут и правда их полно…

Луч захлебнулся и потонул в океанских глубинах.

– И они здесь другие – чем наверху. Словно еще призрачнее. Меня всегда смущали зеркала и то, что принято называть отражением. Как будто это ты – но еще один… Где-то там, подо льдом, метра полтора в глубину… – Генри протянул руку и коснулся зеркальной поверхности. – Эй, есть тут кто?

– Только ты, Генри, – ты и я.

– Проклятье… Хотел бы я знать это наверняка.

Мы двинулись вдоль холодной череды зеркал.

И они, призраки, не заставили себя ждать. Причем не просто призраки. Вполне реальные надписи. На зеркалах. Наверное, я чересчур порывисто вздохнул, потому что Генри направил фонарик мне в лицо.

– Что – увидел там что-то, чего я не вижу?

– Да, черт возьми!

Я протянул руку к мертвяще-холодному окну в другое время.

На пальце остался след древней губной помады.

– Ну? – Генри наклонился вперед, как будто пытался что-то рассмотреть. – Что там?

– Марго Лоренс, R. I. Р.[351], октябрь, 1923.

– Кто-то прикопал ее здесь, за зеркалом?

– Не думаю. Вон там, выше на целый метр, еще одно: Хуанита Лопес, лето двадцать четвертого.

– Ни о чем не говорит.

– Следующее зеркало: Карла Мур, Рождество, двадцать пятый год.

– Есть! – сказал Генри. – Эту я помню. Фильм был немой, но один мой зрячий дружок читал мне титры. Точно – Карла Мур! И не в последней роли.

Я посветил фонариком.

– Элеонора Твелвтриз, апрель двадцать шестого, – прочитал я.

– Помнишь, «Кот и канарейка»[352] – но, кажется, там была… Хелен Твелвтриз?

– Может, это ее сестра? А может, и нет. Трудно сказать, когда кругом сплошные псевдонимы. Люсиль Лесюэр стала Джоан Кроуфорд[353], Лили Шошуан – Клодетт Кольбер[354], Глэдис Смит – Кэрол Ломбард[355]. А Кэри Грант[356] на самом деле был Арчибальдом Личем.

– Тебе пора вести телевикторину. – Генри вытянул руку. – А там что?

– Дженнифер Лонг, двадцать девятый год.

– Она ведь, кажется, не умерла?

– Ну да, она пропала. Примерно тогда же, когда ангелы спели аллилуйя сестричке Эйми[357].

– Много их там еще?

– Столько же, сколько зеркал.

Генри облизнул палец.

– А помада-то ничего! Отлично сохранилась. А какого цвета?

– Эта – «Оранж», от Tangee. А это «Летний зной», от Coty, а вот эта – Lanvier, «Вишня».

– Интересно знать, для чего эти милые дамы написали здесь свои имена и даты смерти?

– Боюсь, Генри, что это сделали вовсе не сами «милые дамы»… Все это – дело рук одной единственной милой… женщины.

– Женщины, но не дамы? Ага… Подержи-ка мою трость, я должен подумать.

– У тебя же нет трости, Генри.

– Правда, забавно, когда твоя рука ощущает предметы, которых нет? Ну, ладно. Хочешь, чтобы я сам догадался?

Я молча кивнул – зная, что Генри этого не увидит, но все равно вычислит по движению воздуха. Мне хотелось, чтобы он сам произнес это имя – именно он. Генри лучезарно улыбнулся – и зеркала ответили ему не менее чем сотней улыбок.

– Констанция… – Он дотронулся до холодного зеркала. – Та самая Раттиган.

Глава 31

Генри еще раз провел пальцем по красному следу от помады, после чего дотронулся до губ.

Потом перешел к следующей надписи и попробовал ее на язык.

– Между прочим, вкус разный, – сказал он.

– Так же, как и у женщин… – заметил я.