Голод

Кошке все нравилось, она спала у меня на груди, иногда я просыпалась от того, что мне не хватает воздуха. Стоило мне пошевелиться – и она вцеплялась в меня когтями, как шерстяной клещ. Солнце взъерошило ее толстую зимнюю шубку, она выглядела такой мощной, когда утренние заморозки окрасили в белый цвет траву, в которой она охотилась. Как медведь или женщина каменного века в зимней шубе, идущая на бой, чтобы победить. Любимица Бриккен. Размером как раз на шапку.

Яблоки замерзли на ветках, а обрубок небрежно спиленного ствола хотел качаться вместе с остальными. Когда Руар и Даг, отправившиеся за дровами к крестьянину на другой стороне, срезали путь через лесное озеро, то делали по одному шагу по замерзшей воде, боясь ступить не туда. Я наблюдала за Руаром издалека. Он стучал палкой и смотрел на узоры, разбегавшиеся у него под ногами. Теперь он мог судить, насколько толстый лед. Выдержит ли он. Лед выдерживал, а мой живот рос. Мой рабочий день оставался без изменений. Моя ответственность барахталась в тепле у меня в животе, а я полоскала, терла, чистила, накрывала крышкой кастрюли, волокла мокрое белье и прищепки, и развешивала, развешивала, развешивала, складывала, снова и снова, а работа все не кончалась. Мне хорошо жилось в детстве, теперь я это поняла. В те годы, когда мы могли сидеть рядком на ветки вишни и выплевывать косточки – несколько часов подряд.

Но сейчас все по-другому. По ночам мне снились аккуратно подметенные петляющие дорожки на кладбище – как защита от мертворожденных детей. Во сне мелкие рыбки становились черноглазыми новорожденными детьми, похожими на морских звезд. Они всасывали все тревоги, находившиеся поблизости, и подпитывали их. Постепенно мой живот заполнялся, ребенок начал вытеснять меня. Сердце оттеснилось и стало отбивать сбивчивый ритм где-то под левой подмышкой. Легкие выдавливались, как полиэтиленовые пакеты, прилипли к ключице, им не хватало воздуха. Когда зимняя луна осветила снег на тропинке передо мной по пути домой из магазина, моя тень покачивалась в темноте, как гигантская утка. Острая коленка упиралась в живот изнутри. Даг, похоже, не видел во всем этом ничего необычного, иногда поглаживал меня по животу, а так его интересовала только еда и исполнение его желаний. Как, например, когда я испекла ванильные булочки с маслом и жемчужным сахаром и сложила в пакеты в кладовке, хотя спина сильно болела. Несколько дней я давала каждому с собой в лес по булочке. И вот однажды утром, когда Даг уехал, я решила взять себе булочку и обнаружила, что Даг забрал последнюю. Они двигались по дому как хозяева, он и кошка. Хотя с ней я сумела справиться. Наступило такое холодное утро, когда даже она не хотела выходить, сидела у дверей с круглыми глазами и влажным носом, надеясь переждать непогоду. Тогда я вытолкнула ее на мороз и закрыла за ней дверь. С Дагом все было сложнее. Наверняка все закончилось бы по-другому, не будь он таким, каким был. Помню утро всего через несколько дней после того эпизода с ванильными булочками – накануне я стояла у раскаленной печи и готовила капустный пудинг с картошкой и брусникой, вся вспотела и наконец положила еду в тарелки – поровну нам с ним. Он остался стоять со своей коробкой для еды и смотрел непонимающе, ища своими наивными глазами, где же еще. Потом взял мою тарелку и отложил от меня себе.

– А я что буду есть?

– Ты положила в пудинг слишком мало фарша, Кора. Иначе я не смогу работать.

Закрыв свою металлическую коробку, он засунул ее в сумку. На моей тарелке остался липкий след по ободку.

По лестнице поднялся Руар, держа в руке доеденную до половины булочку с корицей.

– Собирайся, Даг! Нам пора ехать.

– Мать! – заторопился Даг. – Ты можешь и мне подкинуть булочку – у меня в еде маловато мяса, через час уже снова проголодаюсь!

Он ушел вниз. Когда он вернулся, оказалось, что она дала ему три штуки. Даже не заметив мою протянутую руку, он тут же съел одну булочку, а две другие засунул в сумку. Прежде чем он тронулся в путь, я успела приоткрыть его коробку с едой и положит ее вверх тормашками поверх булочек Бриккен.