Голод

Когда пришло время, Даг отвез меня в больницу. Мы ждали при свете холодных злых ламп, где стрелки на часах зацепились друг за друга, скрипели, но не могли двинуться вперед. Через некоторое время послышались шаркающие шаги, и женщина в белом халате с огромными подпрыгивающими грудями отвела нас в родильный зал в конце коридора. Мне досталась жесткая кушетка, стакан с соком и трубочка. Дагу снаружи налили кофе. Схватки сменяли друг друга, я потела, прихлебывая сок в перерывах между схватками. Часы на серой больничной стене тикали и тикали – к полудню боль изменилась. Я падала в темноту, голая, а незнакомые лица смотрели на меня. Даг пил кофе, избавленный от всего. Перерывы становились все короче, я не успевала отдохнуть, не успевала отдышаться. Боль вгрызалась в тело. «Все в точности так, как и должно быть, – сказала акушерка. – Очень хорошо, замечательно, лекарств не нужно». «Скоро родится малыш», – сказала она. И ушла. Все ушли. Осталась только боль. Она отдавалась по всей длине ног, сжимала стальной хваткой таз, ударяла в позвоночник. Прошла целая вечность. И еще одна.

Как раз перед тем, как ему дали имя, когда его все еще звали Малыш, он молчал. Тишина – как резкий запах, когда ты его не желаешь. Я ждала, не решаясь вздохнуть. Воздух был полон тепла от моего тела, крови и сосредоточенности. И вот раздался звук, словно котенок замяукал. Тут появился Даг, уронил слезу, назвал его Бу, погладил пальцем по щеке и уехал домой к своим, чтобы рассказать. Казалось, кожа у Бу дана ему на вырост, тельце птичье, кулачки сжаты. Пальчики у него сморщились от воды внутри, чтобы лучше хвататься, цепляться за меня.

Любовь, о которой я так мечтала. Она уже здесь, она теперь наша?

Он лежал, скрючившись, похожий на лягушку. Когда он проснулся, его глаза показались мне глубокими, как сказочные колодцы.

Позднее, когда мы вернулись домой, я часто сидела возле его колыбельки по ночам, глядя на него, пока он спит.

Спи спокойно. Спи спокойно.

Даг его обожал. Любил его больше, чем меня. У них появился общий язык – гуление и лопотание. Руар подарил Бу золотое кольцо, изготовленное на мужскую руку – думаю, свое собственное. На нем было написано «Тронхеймская епархия». Когда я спросила его про надпись, Руар только пожал плечами.

Руар тоже полюбил Бу. Любил он и Дага. И Бриккен.

Руар и Бриккен. Он всегда порывался встать, когда она входила в комнату, делал паузу, прежде чем произнести ее имя, словно собирался сказать нечто важное. Она была его спутницей жизни. Он – ее спасителем. А я – всего лишь глазами стороннего наблюдателя.

Помню, как-то раз воскресным утром я пошла вместе с ним гулять, катя перед собой коляску – я была такая уставшая, хотела спать, тосковала по лесу и мечтала убежать подальше от этого леса. Мы прошли довольно далеко по дороге, когда я сказала ему, что он, наверное, считает Бриккен красавицей.

– Как ты сказала, красавицей? – переспросил он. – Наверное, так и есть. Она прекрасна внутри, хотя и стала суровей от всего, что ей довелось пережить. Но у каждого из нас внутри есть и красота, и кишки.

При этом он выглядел так, как иногда на кухне, когда пытался спрятаться за кроссворд. Я дала этим словам отзвучать в воздухе. Решила сменить тему.

– Лес тебя не пугает? – спросила я затем. – Все эти болота, опасные хищники. И грибы – так легко ошибиться.

Я подумала, что он, по крайней мере, должен понимать этот последний страх: если сорвать не те грибы, можно умереть. В первые годы Бриккен всегда внимательнейшим образом пересматривала мою корзину, и я сама до смерти боялась сорвать ядовитый гриб. Теперь я и сама разбираюсь, а раньше всегда просила других проверить содержимое моей корзины, прежде чем сесть чистить. Жаркое из грибов я ела маленькими-маленькими кусочками. Потом прислушивалась к себе, ища признаков тошноты, кровавого поноса, спазмов в животе, головокружения и слабости. Человек может заболеть от одних только паров при варке строчков. Тут и Овчарка не поможет. Поэтому я и спросила, но Руар только подтолкнул меня плечом, проследил за моим взглядом, скользнувшим по ровным рядам сосен.

– Ты и мышонка бы испугалась, – усмехнулся он. – Это идет изнутри. Когда солнце стоит низко, и гном отбрасывает длинную тень.

Он убрал пару листьев с расколотого камня на полпути, когда мы проходили мимо, идя к дому.

– Нам, людям, следует бояться не леса, – проговорил он, – А огня, голода, и друг друга. Кстати, это и не лес вовсе, а роща. Что до настоящего леса, то он растет за щелью в заборе. И он состоит не только из деревьев, но и из того, что между ними: воздуха между стволами с мхами и папоротниками, цветами и грибами, которые мы едим. Одни деревья – это еще не лес. Так же и у людей – от того, что ты родился, ты еще не стал человеком.

Даг никогда не сумел бы так сформулировать.

И наш Бу таким не стал. Он мог бы стать таким, но не получилось.

Лес стоит на прежнем месте, и роща тоже, только Руара нет.

– Вы по-прежнему любите друг друга, как тогда? – спросила я его во время той прогулки по лесу.