Голод. Дилогия

Головная боль прошла у Айры через неделю. Ночью она все-таки подошла к окну, чтобы вглядеться в огни на площадях и перекрестках плененного Дуисса, в освещенные окна особняков, в факелы, мерцающие звездами на стенах танского замка, и в звезды, усеивающие весеннее небо над спящим городом. Истерзанная столица Радучи не уснула, а впала в забытье. Под окном послышался стук копыт, и Айра узнала знакомый силуэт. Сердце ее забилось и едва не оборвалось вместе со скрипом ворот, но в ее комнате Лек так и не появился. Утром еду принесла Зерта, которая щебетала над Айрой в два раза громче обычного, а Зия появилась только вечером. Она вновь блестела глазами, и вновь казалась чуть опьяневшей. Айра спросила ее о неизвестной, которую Зия вспоминала дважды, называя Олой. Зия замешкалась ровно на одно мгновение и уверила Айру, что никакой Олы не помнит и что Айра что-то путает.

Когда Зия ушла, Айра сбросила платье, ощупала живот, грудь, шею, распустила волосы и взяла в руки короткую палочку из черного дерева на ременной петле, похожую на посох Санка. Палку подарила ей Чая, которая реже других появлялась в ее комнате. По словам черной охранницы, ее соплеменницы сжимали такие палки зубами во время родов, чтобы не кричать от боли. Десять ее поколений рожали детей с этой палкой, но на Чае род пресекся.

– Нет больше детей, – похлопала себя по животу Чая. – Испорчен живот. Один удар копьем – и все. Жизнь еще есть, а детей уже нет. Возьми палку, это талисман моего рода. Она поможет тебе родить Леку сына.

Айра покатала палку между ладонями. Силы в ней не было, но в ней таилось нечто большее, чем сила: время и пространство, накопившиеся за сотни лет. Боль и надежда, впивающиеся в твердое дерево вместе с отпечатками зубов рожениц. Казалось, отыщи ручеек силы – и заливай пространство будущего жезла до тех пор, пока не наполнишь его вровень с каким-нибудь морем, – так ведь нет: словно пальцы обрубили Айре шаманы своим колдовством. Мало что пальцы – болью тело наполнили, но что самое страшное – отбросили ее саму куда-то далеко-далеко от ее собственного ребенка, хотя вроде бы вот он, рядом, ножкой толкается в живот. Отбросили вдаль и залепили ворожбой глаза и уши, отняли вкус и слух. Превратили в вещь – точно так, как говорила Зия. Зия…

– Ничего, – погладила живот Айра. – Потерпи, я скоро.

Она открыла серебряный футляр и достала черный осколок, который по-прежнему казался ей куском льда. Вычерченные шаманами линии на ее теле, исключая причудливую вязь на шее, давно стали невидимыми, но Айра отыскала одну из них без труда. Головная боль начиналась с левого плеча. Она петлей уходила к шее, поднималась к виску, кружила на затылке, спускалась к другому виску, охватывала горло и опять уходила к плечу. Неделю Айра пыталась ее извлечь: выцарапывала ногтем, ковыряла плечо иглой, но ровно с тем же успехом она могла стирать появившуюся на небе весеннюю радугу. В темноте слышались мерные шаги стражника во дворе особняка и всхрапывание лошадей за стенами конюшни. В соседней башне кого-то распекал Зеес.

Айра взяла в зубы жезл Чаи и воткнула в плечо осколок. Боль скрутила ее тут же. И не только боль от острого в разбереженной ране, а боль от холода, пронзившего сердце, боль от смертного холода изнасилованного города, что ринулась потоком в ее рану. Она не закричала даже со стиснутыми губами только потому, что выдохнула перед этим воздух и закричать ей было нечем, и она только захрипела, делая полный вдох. А потом ей стало еще больнее. Волокно шаманского наговора легло в ладонь, словно конец влажной нити, но стоило ей потянуть за него, как боль отправила ее в обморок. Наверное, Айра очнулась через мгновение, потому что чернеющая в полумраке комнаты кровь успела добежать только до локтя.

Айра вновь нащупала конец нити, вспомнила умирающего на полу Золотого храма отца, вспомнила тоску в глазах Кессаа, найденной в глубоком снегу, вспомнила хитрый прищур Анхеля, что донимал ее разговорами и шуточками, и прилепила конец нити к жезлу Чаи, стиснула зубами угол одеяла и начала наматывать нить на деревяшку. К утру она залила кровью кусок пола, несколько раз теряла сознание, но от головной боли избавилась. Из сотен невидимых волокон избавилась от одного. Вздохнула с облегчением, хотя едва стояла на ногах от слабости. Положила руку на живот – и еле-еле, но услышала голос ребенка. Теперь она вновь была не одна.