Голод и тьма

Весь вечер во вторник мне пришлось готовиться и к Густаву, и к скорому отъезду. Сложнее всего было найти учителей. Знания-то есть у всех, да преподавать тоже уметь надо. Но ребят я отобрал, а советником царя по экономическим наукам назначил Женю-агронома, хоть в программу его образования входило скорее управление колхозом или совхозом, нежели свободный рынок и все то, что я учил. Впрочем, пусть хоть царевых дьяков бухгалтерии научит…

Единственной хорошей новостью было то, что гонец от Патриарха прибыл в Новгород, и что караван отправился уже в дальнейший путь. До Москвы им оставалось менее десяти суток, и, если мы вовремя выедем, была надежда встретиться с ними в Твери и заодно ввести их в курс дела. Но лёг я поздно, а вставать пришлось около шести утра. Ведь мы подарили царю еще и несколько настенных часов с механическим взводом – сняли их со стены в различных кубриках на «Победе» – и монарх изволили пожелать, чтобы я был на месте не позднее семи часов «и, ладно, чтобы длинная стрелка вниз показывала». Ехать-то туда было десять минут от силы, да пока пройдешь туда, куда надо, пройдут еще двадцать… Тем более, кроме меня, едут трое новых учителей.

Когда мы приехали, оказалось, что сегодня, двадцать пятого июня по старому стилю – праздник Святых Петра и Февронии, о чем я, если честно, успел подзабыть. Так что сначала пошли мы на литургию в Благовещенский собор и далее на трапезу у Патриарха, после которой, как и в прошлый раз, все еще хотелось есть. Затем государь изволил нас принять, чтобы лично познакомиться с новыми учителями, и после сопутствующего угощения я, по крайней мере, с голодухи объелся.

Затем я отправил ребят к Федору Борисовичу, а сам на пару с Женей начал обучать царя азам экономики. Самым сложным, к моему удивлению, оказались графики – то, что для нас было элементарным, для людей шестнадцатого века оказалось откровением. Закончили мы поздно, но Борис, к моей искренней радости, достаточно много понял, но пожелал «продолжения банкета» на следующий день после обеда.

– А до того, княже, пойдешь на молебен в собор Спаса на Бору, в тот же час, что и сегодняшняя литургия. Тебя накормят до молебна – чай, не обедня, можно.

Но сначала мне пришлось еще идти к Дмитрию Иоанновичу Годунову, который, при свете масляной лампы, за два часа постиг науку складывать столбиком, после чего мы с ребятами встретились на ужине. Было уже темно, и мы решили не покидать палат, ведь у меня была своя комната. К счастью, нам принесли еще одну кровать с периной и одеялом, хотя места в комнате уже практически не оставалось. Легли мы валетом по двое, но, как ни странно, я, по крайней мере, выспался, несмотря на духоту.

С утра Женя уехал – ему нужно было в Измайлово, ведь именно на четверг была назначена посадка картофеля. Одного из учителей я послал обучать дьяков, присланных из разнообразных приказов, обучать их грамоте и цифрам «нового образца» – так повелел Борис. А мы с другим продолжили обучение Федора, который, к моей тайной радости и небольшому конфузу коллеги, обрадовался моему приходу, сообщив мне, что «у тебя, княже, учиться легче».

Затем был обед, после которого я отправил ребят домой. Последовали еще одна сессия с Дмитрием и продолжение курса экономики с Борисом. Около шести часов, государю доложили, что Густав прибыл и находится в Китай-городе. Государь распорядился, чтобы «девку» там накормили, а Густав немедленно приехал к нам. И минут через сорок пять мы оказались в малой обеденной зале, куда вскоре привели и Густава.

Мне показалось сначала, что швед и Борис примерно одного возраста – морщины на лице, худоба, сизый нос… Но потом я вспомнил, что Борису-то уже сорок восемь, хотя он выглядит намного моложе, а Густаву всего лишь тридцать два. Причиной, такое у меня сложилось впечатление, была давняя любовь к russischer Wodka, а до того и polnischer Gorzałka[4]. И сейчас Густав слишком уж любовно посматривал на соответствующие сосуды, но не решался попросить, чтобы ему налили.

Я с любопытством смотрел на этого плейбоя шестнадцатого века. Что я о нем знал? Родился он в Швеции в шестьдесят восьмом году, а в семь лет его по приказу узурпатора трона, нового короля Юхана, изгнали из Швеции. Жил он то в Польше, то в Риме, то в Германии, с титулом, но практически без денег. Учился он у иезуитов, хорошо знал языки, был весьма сведущ в алхимии, и даже заслужил прозвище «нового Парацельса», в честь Филиппа фон Гогенгейма, известного как Парацельс и являвшегося самым известным алхимиком того времени.