Голод и тьма

В любом случае, стрельцам мы строго-настрого запретили грабить и как-либо унижать местных; более того, двум городским сотням будет поручено наведение и поддержание порядка в городе и окрестностях. До прихода нового градоначальника, отец Юрген останется местоблюстителем мэра, совет же мы в ближайшее время разбавим нашими людьми.

И, наконец, я пообещал Хованскому, что в Усть-Нарве и Нарвском замке будет располагаться по полубатарее и по пулемётному отделению. Такое же отделение мы пошлём и в Сыренец. Состоять они будут из новых граждан Николаева и Александрова, а командовать ими будут офицеры-"москвичи". Они же возьмут на себя радиосвязь.

За обедом, я рассказал Никите о наших планах учредить отряды "нового строя" и в Москве, на что тот попросил меня за своего опального шурина, Дмитрия Михайловича Пожарского, попавшего два года назад в опалу.

– Ты поверь, Алексею, добрый он воин, и муж верный. Может, возьмешь его к себе?

Когда я сообразил, что это – тот самый Пожарский, фотография памятника которому напротив Кремля висела у меня дома на стене[7], то я сразу же горячо пообещал это непременно сделать и попросил Хованского написать мне грамоту к князю. После чего мы с ним обнялись, и я занял место в вертолёте, с Виталием Дмитриевым за моей спиной; Эсмеральда, дабы не смущать князя, ещё утром уехала в Усть-Нарву на одном из джипов. Когда мы взмыли ввысь, и я, сделав кружок, помахал Никите, челюсть его отвисла, а лицо приняло абсолютно обалдевшее выражение.

На "Победу" я прилетел в два часа пополудни. Всё ещё шла погрузка продовольствия и кое-каких товаров со складов, и я проинспектировал город. Небольшая крепость, где уже успели поставить 105-миллиметровые пушки; именно они стали основной артиллерией Невского устья. Стрелять они могли на расстояние до двенадцати тысяч метров, а боеприпасов мы взяли с собой более чем достаточно. Единственным минусом у них был вопрос транспортировки – именно это заставило нас ограничиться 75-миллиметровыми орудиями и миномётами для полков, формируемых в Измайлово.

Сама же Усть-Нарва за время шведского владычества превратилась из русского торгового городка в рыболовецкую деревню у крепости, чьей основной задачей стало не пускать иностранные корабли в Нарову. Торгового порта в Хунгербурге больше не было, зато оставались складские помещения, принадлежавшие шведской короне. Именно в них находился запас продовольствие, а также товары с захваченных в Финском заливе иностранных торговых судов, как русских, так и ганзейских. Несколько таких кораблей, равно как и суда шведской береговой охраны, наши ребята захватили у причалов.

А ещё чуть западнее порта, как мне рассказали, были замечательные пляжи. Плавок, понятно, ни у кого не было, и наши ребята купались там в голом виде. Подумав, я спросил, нет ли там обособленного кусочка пляжа, на что мне рассказали про этот небольшой мыс. И мы с Эсмеральдой отправились туда на моторке.

Вдоволь искупавшись – оказалось, кстати, что прекрасная перуанка плавала ненамного медленнее меня – мы легли на привезённом с собой покрывале на золотой песок. Тёплое солнце, крики чаек, свежайший воздух, и необыкновенная красота девушки, обнимавшей меня, даже навели меня на озорную мысль – может, перейти в ислам? Тогда смогу взять и Сару, и Эсмеральду в жёны, и останется даже вакансия для четвёртой, а наложниц можно будет без угрызения совести иметь в любом количестве… Но на то она и вера, что менять её ради сиюминутных удовольствий нельзя. Я не знал, что я скажу моей Лизе, когда вернусь домой, но мне было ясно, что время моё с Эсмеральдой подходит к концу.

На обратном пути я включил кассетник, который кто-то оставил в моторке. Зазвучала прежде не знакомая мне песня: "Прощай, на всех вокзалах поезда уходят в дальние края…" Что она мне так уж понравилась, не скажу – я вообще предпочитаю рок. Но моя подруга вдруг затихла. А когда начался припев "Ты прости меня, прощай, ничего не обещай, ничего не говори…", Эсмеральда попросила меня перевести слова. И когда я дошёл до "Ты помнишь, плыли в вышине и вдруг погасли две звезды", она зарыдала и прижалась ко мне всем телом, так что у меня с трудом получалось рулить моторкой. Лишь когда мы подошли к "Победе", она меня отпустила и попыталась вытереть слёзы, но без особого успеха.

7. Ты прости меня, прощай…

Ушли мы из Усть-Нарвы часов в восемь вечера. Солнце было ещё довольно высоко, и, когда "Победа" отдалялась от берега, я впервые обратил внимание на здание, из трубы которого шёл дым. Виталик захохотал:

– "Только на четвёртый день Зоркий Глаз увидел, что в камере не хватает одной стены." Это же единственное, что вообще работает в этом городе. Ну, кроме складов.

– Ну не томи…

– Элементарно, Ватсон. Коптильня для рыбы.

Ну я и дурак, подумал я. Действительно, рыбу же не только солить, но и коптить можно. А у нас каждая калория и каждый грамм рыбы – и, кстати, мяса – может спасти чью-нибудь жизнь в следующем году. Но когда я рассказал об этом Виталию, тот засмеялся: