Голод (пер. Химона)

Я стою въ недоумніи. Разсыльный уходитъ. Я сую бумажку обратно въ конвертъ, комкаю все это, оборачиваюсь къ хозяйк, смотрящей мн вслдъ, и бросаю ей въ лицо. Больше я ничего не сказалъ, ни звука не произнесъ. Я замтилъ только, что она разглядла скомканную бумажку до моего ухода.

— Да, вотъ что значитъ поступать: въ жизни честно! Ни слова не сказать, не торгуясь, спокойно смять кредитку и бросить въ лицо врагамъ. Это называется поступать съ достоинствомъ. Вотъ какъ нужно поступать съ такими скотами!

Когда я дошелъ до угла Томтегаде и желзнодорожной площади, улица заплясала передъ моими глазами, и я наткнулся на стну. Я не могъ больше итти, не могъ даже выпрямиться изъ своего согнутаго положенія; я стоялъ, прислонившись къ стн, и чувствовалъ, какъ лишаюсь сознанія. Безумная ярость поднималась во мн, несмотря на мою слабость, и я стукнулъ ногой о тротуаръ. Я сдлалъ еще нсколько попытокъ, чтобы набраться силъ, стиснулъ зубы, хмурилъ; лобъ, ворочалъ глазами, и это помогало. Мысли мои прояснились, и я понялъ, что это начало смерти. Я вытянулъ руки и оттолкнулся отъ стны; улица попрежнему кружилась и плясала. Началась икота; изо всхъ силъ я началъ бороться, чтобы устоять И не упасть; я хотлъ умереть стоя.

Мимо меня катится тачка съ картофелемъ; но изъ бшенства, изъ упрямства мн приходитъ въ голову говорить, что это не картофель, а капуста; съ проклятіями я увряю, что это капуста. Я прислушиваюсь къ тому, что говорю, и, не переставая, твержу эту ложь изъ отчаяннаго удовлетворенія, что я совершаю кощунство. Я упиваюсь этимъ грхомъ, протягиваю три пальца и клянусь дрожащими губами, что это капуста.

Время проходило. Я опустился на ступеньки лстницы, отеръ потъ со лба и шеи, задержалъ дыханіе и заставилъ себя успокоиться. Солнце заходило, было далеко за полдень. Я снова началъ размышлять о своемъ положеніи. Голодъ дошелъ до безстыдныхъ размровъ, а часа черезъ два — ночь; нужно что-нибудь подумать, пока еще есть время. Мои мысли опять свернули на убжище, изъ котораго меня выгнали; я не хотлъ ни за что туда возвращаться, но не могъ не думать объ этомъ. Собственно говоря, женщина имла полное право меня выгнать. Не могъ же я разсчитывать жить у кого-нибудь, не платя? И кром того она давала мн иногда и пость; даже вчера вечеромъ, когда я разсердилъ ее, предложила мн бутерброды; она сдлала это изъ добродушія, она знала, что я нуждаюсь въ д. Такъ что я не могъ пожаловаться; и началъ мысленно просить у нея прощенія за мое поведеніе. Я раскаивался въ особенности въ томъ, что доказалъ себя такимъ неблагодарнымъ по отношенію къ ней и бросилъ ей десять кронъ въ лицо.

Десять кронъ! Я тихонько свистнулъ. Откуда; письмо, которое принесъ разсыльный? Только въ эту минуту я ясно представилъ себ все и догадался, какъ было дло. Я изнемогалъ отъ боли и стыда и нсколько разъ прошепталъ хриплымъ голосомъ: «Илаяли»? Не я ли вчера ршилъ гордо пройти мимо нея, если она мн встртится, и показать ей полнйшее равнодушіе? А вмсто того я только возбудилъ состраданіе къ себ и вызвалъ эту жертву съ ея стороны.

Нтъ, нтъ, нтъ конца моему униженію!

Даже по отношенію къ ней я не могу сохранить свое достоинство; я погружаюсь въ грязь по колна, по грудь, захлебываюсь въ безчестіи и никогда, никогда не выйду на свтъ Божій. Это было бы верхомъ ужаса! Получилъ десять кронъ подаянія, не будучи въ состояніи вернуть ихъ тайному подателю, хвататься обими руками за жалкіе гроши, гд только представляется возможность, и платить за свою квартиру, несмотря на глубокое отвращеніе…

Не могу ли я раздобыть какимъ-нибудь образомъ эти десять кронъ?

Пойти къ хозяйк и потребовать деньги обратно? Это ни къ чему не поведетъ.

Но вдь долженъ быть какой-нибудь другой исходъ, если хорошенько подумать, напрячь вс свои силы.

Надо подумать не просто, а всмъ своимъ существомъ. Я слъ и началъ думать.

Было около четырехъ часовъ; черезъ нсколько часовъ я бы могъ увидть директора театра, если бы моя драма была окончена. Я достаю свою рукопись и принимаюсь со всмъ своимъ рвеніемъ за три послднія сцены; я думаю, потю, перечитываю все сначала, но не двигаюсь съ мста. «Только безъ глупостей, безъ упрямства», убждаю я самъ себя. И я опять принимаюсь за свою драму, пишу все, что мн придетъ въ голову, только для того, чтобы скорй кончить ее. Я хотлъ убдить себя, что для меня опять наступила важная минута. Я лгалъ, обманывалъ самого себя и писалъ такъ, какъ-будто мн не нужно искать словъ. «Эти хорошо! Это настоящая находка! — шепталъ я время отъ времени;- пиши себ только!»

Однако мои послднія реплики начинаютъ казаться мн очень подозрительными; он сильно разнятся отъ репликъ въ первыхъ сценахъ; кром того, не было ничего средневковаго въ рчахъ монаха. Я перекусываю карандашъ, вскакиваю, разрываю пополамъ рукопись, рву каждый листъ, бросаю шляпу на улицу и начинаю топтать ее. «Я пропалъ! — шепчу я, — господа, я пропалъ!» Я повторяю лишь эти слова и продолжаю топтать свою шляпу.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ меня стоитъ городовой и наблюдаетъ за мной; онъ стоитъ посреди улицы и не сводитъ съ меня глазъ.