Голодная дорога

Внезапно один из мужчин издал звук, словно втягивая назад рвущуюся из желудка желчь, затем он бросился к окну и сплюнул. Лендлорд плюнул на пол, наступил на плевок и затер его ступней, как делают, когда гасят сигарету. Другой мужчина зашел за Папу и открыл дверь. Мотыльки, мошки и летучие муравьи влетели в комнату, и уныло запели в тишине москиты. Мотылек облетел свечку, и я почувствовал, что время пошло вспять и оказалось в ловушке.

Папа пошел к Маме и сел на кровать. На его лице читался стыд: стыд, унижение и неповиновение. Лендлорд стал продвигаться к двери. Разыгранные драматические страсти опустошили его. Казалось, он почуял в Папе какую-то новую угрозу. Я тоже ее почувствовал. Лендлорд промолвил:

— Ваша жена передаст вам то, что я говорил.

И с этими словами он вышел из комнаты, не повторив требования уплатить ренту. Его подручные вышли за ним, напоследок бросив взгляды на Папу.

Мы расселись в комнате, смущенные запахом. Казалось, что под нашим полом взорвалась канализационная труба. Мы сидели, не двигаясь, ни о чем не говоря, пока один из мотыльков не обжег крылышки и не потушил собой свечу. В полной темноте я стал искать на столе спички. Затем я услышал, как Мама сказала, с нежностью в несчастном голосе:

— Мой муж, что случилось с тобой?

Когда я зажег свечу, мамины руки обвивали папину шею. Она крепко прижимала его к себе, зарывшись лицом в его волосы. Затем, осознав появление света, она быстро отстранилась от него и стала развязывать ему ботинки. Папа не двигался. Она стащила с него ботинки и, отдав их мне, сказала:

— Твой отец, наверное, на что-то наступил. Сходи в ванную и отмой его ботинки. Только не около колодца.

Я взял ботинки и вышел. Ветер веял по коридору, задувая пыль мне в глаза. Ветер был прохладный; он пах деревьями и ночью, бушем и ароматными травами. Также он пах керосином и свечным дымом, но в нем не чувствовался тот гнилостный запах, что вошел к нам в комнату. На заднем дворике я занял лампу у одного из съемщиков, вскипятил воду, набрал старых газет и кусочков дерева. Я посмотрел на папины ботинки и не увидел в них ничего необычного. Они ничем не пахли, кроме привычного для них пота трудовых ног. Но тем не менее я помыл ботинки, вымыл руки и пошел обратно.

Папа теперь сидел на стуле. Мама спрашивала его, все ли у него в порядке. Я был уверен, что он не произнес ни слова в мое отсутствие. Мама выглядела несчастной, как будто тайная тоска точила ее изнутри. Когда я поставил ботинки в угол, Папа вынул конверт из кармана и отдал его Маме. Она открыла его, вынула несколько банкнот достоинством в фунт и посмотрела на него с изумлением. Он сказал:

— Это рента.

Маму так переполнили эмоции, что она встала на колени, обхватила его бедра и повторяла снова и снова:

— Спасибо, спасибо, мой храбрый муж.

Она говорила это с такой горделивой печалью, что я подумал, что те, кто страдают в этом мире, всего лишь странники в нем. Папа не поблагодарил ее, он вообще не выражал никаких эмоций, но его лицо было таким необычным, что я был уверен, что он чувствует гораздо больше, чем может выразить.

Вскоре Мама приготовила еду. Папа вышел и долго принимал ванну. Он пришел обратно с одним полотенцем на талии. Он послал меня сбегать и купить ему маленькую бутылку духов «Хауза».

Я пошел по нашей улице, по направлению к главной дороге, и пришел к сборищу ночных торговцев компании «Хауза», продававших индийские благовония, ожерелья, духи и украшения. Я купил бутылку дешевых духов и побежал обратно. Папа уже переоделся. Он с ног до головы обрызгал себя духами и заполнил всю комнату их грубым запахом. Мы умыли руки и поели в тишине.

После того как мы поели, Мама вышла и замочила папины одежды в дезинфицирующем растворе и запрятала ведро в глубине двора. Папа бодрствовал, сидя на стуле. Он не пил и не курил. Он был очень трезв. Он выглядел так, словно ему уже никогда не будет суждено оправиться от шока какого-то важного для себя открытия. Мама присела рядом с ним. Долгое время они молчали. И когда я уже лег спать, я услышал, как Мама спросила его:

— Ты ведь никого не убил, правда?

Я открыл глаза. Папа покачал головой. Они молчали. Мама зажгла москитную спираль. Я снова закрыл глаза.

* * *

Позднее в ту ночь к нам снова постучали в дверь. Это был фотограф. Он поспешно прокрался к нам в комнату. Папа открыл глаза и сказал:

— А, фотограф, это ты.

— Это я.

— Доброй ночи.

— И вам, сэр.

Фотограф лег со мной на мат. Он показал мне круглую прозрачную бутылочку. Внутри нее был желтый порошок.

— Это самый сильный в мире крысиный яд. Завтра, если я вернусь рано, мы покончим с крысами раз и навсегда.

Он оставил ее в своих вещах. Я задул свечу. Мы поплыли в ночь по темным волнам парфюмерии, особенно приторной в жаре нашей комнаты.

Глава 4