Голодная Гора

Шли месяцы, и Генри начинало казаться, что это действительно так, потому что никто из них больше не заговаривал о возвращении домой. Они успокоились, решил он, и, поскольку ему хотелось так думать, он их ни о чем не спрашивал, боясь, что они начнут говорить, как им плохо. Месяцы превратились в год, потом прошел еще один, и, если не считать редких визитов в Сонби и Летарог, они не покидали лондонского дома.

Девочки посещали классы, Хэла отвезли в школу, малютка Лизет училась говорить и ходить, припадая на свою изуродованную ногу, которая у нее не распрямлялась. Генри, беспокойный, неуверенный в себе, чувствовал, что детям нужна большая близость, большая заинтересованность в их жизни, чем то, что он мог им дать, и поэтому, чтобы избавиться от чувства вины, он дарил им подарки, понимая, что от этих подарков он не становится им ближе.

Когда в семьдесят четвертом году пришло письмо от матери - это было соболезнование по поводу смерти тети Элизы, - в котором мать снова просила денег, еще больше, чем обычно, Генри внезапно решил поехать в Ниццу и навестить ее.

Генри не виделся с матерью почти семь лет. Может быть, ему удастся, наконец, уговорить ее вернуться домой и поселиться с ними. Ведь ему так тоскливо, он одинок и душой, и телом, ведь Молли, хотя ей уже пятнадцать лет, еще слишком молода, чтобы стать ему настоящим другом и товарищем. Мысль о матери, такой веселой, остроумной и очаровательной, казалась ему особенно приятной после семилетней разлуки. Она и только она поймет, как бесконечно он одинок, поймет, что это невыносимое чувство не проходит, несмотря на годы, а только усиливается.

Он уехал во Францию на следующий день, после того, как благополучно доставил Хэла в Итон.

В Ницце сияло солнце, воздух сверкал, согретый его лучами. Генри подозвал носильщика и, получив багаж, отправился на поиски фиакра, который мог бы доставить его на виллу.

Матушка даже и не подумала встретить его на вокзале. Она, должно быть, забыла, что он приезжает. Было приятно ехать по широкой улице, смотреть на гуляющих людей. Кучер свернул с аллеи, идущей вдоль берега, и фиакр, выехав из города, пробирался теперь по узким извилистым улочкам. Раз или два ему пришлось спросить дорогу. Наконец они попали на Rue de Lilas*, на которой, кстати сказать, не было ни одного кустика сирени, и остановились возле маленькой виллы, давно не крашенной и не ремонтированной. Калитка висела на одной петле. Когда Генри ее открыл, раздался резкий звонок, и в доме дружно залаяли две собаки. К дверям, однако, никто не подошел. Кучер сложил вещи у дверей и ждал.

[* Сиреневая улица (фр.).]

Генри обошел виллу вокруг к черному ходу. Задняя дверь тоже была заперта, а внутри продолжали лаять собаки. Генри вернулся к парадной.

- Никого нет, - сказал он кучеру.

Он почувствовал, что из окна соседней виллы за ним наблюдает какая-то женщина. Он обернулся и снова подергал ручку двери, пытаясь ее открыть. Адресом он не ошибся, это был тот самый дом, потому что через стеклянную дверь можно было видеть гостиную и фотографию Джонни на камине. Потом он услышал голос:

- Посмотрите под плиткой около двери, ключ может быть там.

На веранде соседней виллы стояла женщина. Ей было лет сорок шесть, и она была довольно красива - у нее были седеющие волосы и удивительно синие глаза. Ее, по-видимому, забавляла вся эта ситуация.

- Благодарю вас, - сказал Генри, приподнимая шляпу. - Меня, по-видимому, не ожидали.

Он наклонился, пошарил под отвалившейся плиткой и нашел ключ. Поднял его и показал женщине. Она рассмеялась и пожала плечами.

- Я так и думала, что ключ или там или в цветнике, - сказала она. Миссис Бродрик не очень-то аккуратна, она прячет его в разных местах.