Голодная Гора

Один раз в году Джона вместе с Фанни-Розой и детьми приглашали в Клонмиэр на три месяца. Медному Джону это вторжение маленьких детей не причиняло особого беспокойства и не нарушало течения его жизни, поскольку он проводил почти все дни на руднике, а вечерами сидел у себя в библиотеке. Фанни-Роза с обчным искусством пускала в ход все свои чары, а юный Джонни, очень быстро поняв, что непослушание может вызвать весьма неприятные последствия, вел себя в присутствии деда смирно и послушно, и давал себе волю только тогда, когда на аллее слышался стук колес отъзжающего экипажа. Тут раздавался радостный вопль, в воздух летели стрелы из лука, и - горе его сестренке Фанни, которая играла в куклы на траве, Генри, который пытался завести свой волчок, и малютке Эдварду, сосущему соску, если их старший брат оказывался поблизости, потому что куклы летели в кусты, волчок оказывался в ручье, младенец валился на землю, а Джонни исполнял воинственный танец, воткнув в волосы петушиное перо и целясь из лука в тетушку Барбару, которая загораживалась от него зонтиком.

- Джонни, дорогой, ты должен быть осторожнее, ты так всех обижаешь. Однако "Дорогой Джонни", не обращая на ее слова ни малейшего внимания, пускал в зонтик стрелу и мчался в сад, чтобы мучить там старика Бэрда - рвал персики с деревьев, топтал грядки с салатом и пускал стрелы в зад старому садовнику, стоило ему только отвернуться.

- Почему он такой необузданный? - спрашивала Барбара у брата, вынимая из своей рабочей корзинки гнездо с только что родившимся мышатами. - Мы никогда не делали ничего подобного, когда были детьми. Он ведь такой умненький, такой привязчивый мальчик, просто он ни в чем не знает меры.

- Он унаследовал все наши недостатки и никаких достоинств, - отвечал Джон. - Я не могу его наказывать, потому что он делает все то, что хотелось сделать мне, только я никогда не решался.

- Не могу поверить, что тебе хотелось вылить ведро помоев на голову несчастной миссис Кейси, когда она чистила картофель, или привязать хлопушку к вымени коровы, - возразила Барбара. - Именно это вчера проделал Джонни, как мне пожаловался скотник Магони. Эта последняя шутка была довольно опасной.

- Да, надо признать, что у него несколько извращенное чувство юмора, сказал джоннин папаша, - но я бы с удвольствием сделал что-нибудь в этом роде.

- Не могу этому поверить. Ты это просто так говоришь, чтобы защитить Джонни.

- Этот малый пропадет, если кто-нибудь серьезно за него не возьмется, говорил доктор Армстронг, который был крестным отцом Джонни. - Если бы это был мой сын, я бы порол его каждый день в течение недели, пока он не научился бы как следует себя вести. Что толку, что он умный, если он не умеет пользоваться своим умом? Да не так уж он и умен. У этого малыша Генри гораздо больше мозгов, вот вы увидите. И он не безобразничает.

- Я не думаю, что порка пойдет Джонни на пользу, - сказал его отец. Мне приходилось видеть, как битье портило хорошую собаку, она теряла бойкость и задор, делалась ни к чему не пригодной; но я никогда не видел, чтобы это помогало. Воспитание не имеет ничего общего со становлением характера, таково мое мнение. Джонни рожден диким и необузданным, таким же он и останется, что бы вы или я или Фанни-Роза с ним не делали.

И Джон, у которого в тридцать шесть лет уже пробивалась седина в темных волосах, засовывал руки в карманы и отправлялся на поиски своего первенца, думая с улыбкой о боли, терзавшей его сердце в тот момент, когда ребенок был зачат на Голодной Горе при белом лунном свете, о том, что он - дитя любви, страсти, сомнения и нежности.

- Все дело в том, - говорил доктор Армстронг Барбаре, - что в этом малом совсем не чувствуется кровь Бродриков, он больше походит на Флауэров. Когда я думаю о замке Эндрифф и о том, что там делается, меня начинает серьезно тревожить будущее Клонмиэра.

Рассудительному и порядочному Вилли Армстронгу, который родился и вырос в Букингемшире и пятнадцать лет жизни провел на королевской службе, трудно было понять тот образ жизни, который вели здешние люди, и в особенности Саймон Флауэр из Эндриффа. Человеку пятьдесят пять лет, а он проводит большую часть своей жизни в винном погребе или играя в карты со своим конюхом, в то время как крыша его дома готова рухнуть ему на голову, а собственные арендаторы смеются над ним в лицо. За это, думал доктор Армстронг, его можно скорее пожалеть, чем осуждать. Но вот то, что он позволил своей юной дочери Матильде сбежать с местным сапожником, к тому же женатым человеком, и предложил ей жить вместе с любовником в сторожке у ворот, ведущих в парк, и рожать от него детей чуть ли не каждый год, превратило его в угрозу для общества, его взрастившего. Доктор не мог понять, как этому человеку не стыдно показываться в обществе - впрочем, и общество по эту сторону воды совсем не то, что по другую.