Голодная кровь. Рассказы и повесть

Перед храмом, истязаемых принудили заголиться и показать друг другу рваные раны, ссадины, порезы. И это не помогло. Прибывший к храму правитель Африки, оглядев внимательно узников и храмовую площадь, еще раз потребовал принести жертву идолам. Тогда, не сговариваясь, однако, почти все разом, – кто про себя, кто вслух – приверженцы новой веры воззвали: «Бог Всесильный, Бог праведный, проливший некогда огонь на Содом за беззаконие его и распутство, разори этот храм нечестивый, храм идольский. Ради истины Твоей, разори».

После этих слов над площадью на невидимых пыточных петлях повисло безмолвие. И никакие звуки или дела безмолвие это не нарушали. Равнодушие высших сил стало мучительным, непоправимым. В узко-каменном горле Карт-хадашта громадным комом застряла тишь. Фортунатиан скривил тонкие губы в усмешке и приготовился сказать язвительные слова о казнённом Боге, навсегда покинувшим истязаемых.

И здесь в прожаренном до скрипа воздухе что-то дрогнуло, сдвинулось. А потом и сам воздух – так показалось – куда-то пропал. От наступившей безвоздушности у всех казнимых и у большинства стражников широко раззявились рты, задрожали искусанные губы, ходуном заходили лишённые дыхания лёгкие. Была ли эта дрожь ответом на мольбы, или почувствовал глиняный Карт-хадашт близкое сотрясение земли, – но не успел пальчик золотого амура, прикреплённого к одному из поплавков на часах-клепсидрах изготовленных ловким механиком Ктесибием указать на очередное деление времени, – как где-то далеко, в безоблачном небе, неравномерным камнепадом прокатился далёкий гром. Слёзная вода из глаз амура продолжала вытекать, однако крадущие время клепсидры вдруг шатнулись, и остатний воздух, вмиг натянувшийся крепким парусом, лопнул. Следом раздался ступенчатый треск. Грозно нарастая, скакал сверху вниз по ступеням за раскатом раскат! Внезапно стало видно и слышно: идолы, установленные в храме, один за другим с грохотом пали ниц, раскололись в куски, и лишь затем, медленно, как во сне, обрушилась и осела на землю вся храмина.

Пыль от разрушенного храма язычников, вопреки законам указанным всё тем же хитромудрым Ктесибием, установщиком времени из Александрии, поднялась вверх и на миг заволокла солнце и небо.

Разъяренный неожиданным землетрясением и гибелью идолов Фортунатиан тут же приказал всех подвергнутых пыткам – за исключением четверых – казнить.

Поздним вечером, почти ночью, после казни тридцати шести мучеников, правитель Африки велел привести к себе Терентия, Адриана, Максима и Помпия и показал им изувеченные тела казненных. После этого снова предложил принести жертву спешно установленным прямо на площади новым идолам. Все четверо отказались. Побагровев от ярости, Фортунатиан отдал приказ наложить на несломленных тяжкие – имеющие в себе полный талант весу – оковы и уморить в темнице голодом.

Однако ночью Ангел Силы – Angelos Potestates – напитал узников влагой своего дыхания и снял с них оковы. Нежно, кончиками крыльев, дотронулся он до одного из узников и унял неостановимое носовое кровотечение, мучавшее Терентия сильнее ран, отнимавшее у него мужество и отвагу.

Наутро стража нашла всех четверых свежими и полными сил. Рассвирепев, Фортунатиан приказал волхвам и заклинателям наслать на темницу змей и всяких иных существ и гадов: панцирных ящеров называемых анкилозаврами, змеевласых горгоний, гадюк и чёрных скорпионов. Следующим вечером, при свете луны и звёзд, через круглое отверстие в крыше заглянули стражники в темницу и увидели Терентия, Адриана, Максима и Помпия живыми и нерастерзанными. И ещё увидели: все четверо молятся, а панцирные ящеры, змеи и даже змеевласые горгонии, вызванные из морских пещер, чтобы обратить упрямцев в камень, ползают у их ног. Когда же волхователи, исполняя приказание, открыли двери темницы, гады и панцирные ящеры, не слушая заклинаний, бросились на вошедших, стали кромсать и рвать их тела на части.

Тогда Фортунатиан, впавший от увиденного в дикую свирепость, как бешеный пёс, роняя изо рта слюну и пену, повелел всех четверых обезглавить. Однако, когда совершилась казнь, вместо буйной радости взвыл правитель, как раненный зверь: отрубленная голова Терентия не осталась смирно лежать у ног палача: мелькнув пегой бородой заляпанной кровью и перерубленными жилами, торчащими из обрубка шеи, запрыгала она сперва по ступеням высокого помоста, а затем по городским камням. Голова, вращаясь, подпрыгивала, катилась дальше, дальше! Её не умели догнать, были бессильны остановить, не могли, изловчась, ухватить за волосы, чтобы преподнести в дар, корчившемуся в эти мгновения от судорог ума и тела, собирателю черепов человеческих Фортунатиану…