Голодная кровь. Рассказы и повесть

– Ну, слушай. Так оно всегда и во всех мирах происходит: существует человек, а где-то рядом или вдалеке существует иногда видимый, иногда невидимый его двойник. Бывает, – и брат-близнец. И ведь важную роль этот близняшкин исполняет: грехи на себя принимает, злые помыслы оттягивает. Тяжкие повороты судьбы, как нитку на палец, на себя наматывает. Ну, да ладно, раз тебе одному, без двойника привычней в мире существовать, – зайдём с другой стороны. Глянь на меня. Видишь, я какая? Что спереди, что с боков. А особенно сзади, Теряша, глянь. Даже сам Александр Третий прибыв как-то в твой родной город мною залюбовался.

– А потом чего? – Не оборачиваясь, спросил шут.

– А потом уехал, не до меня ему стало.

– Какая-то лабусня поросячья, ей-богу.

– Не говори пустых слов, глянь лучше сюда.

Терёха перевернулся на другой бок и увидел голубоватое нагое тело, прекраснейшее из всех, какие видел раньше. А Ушебти тут же изогнулась, подкинула ладошками по очереди свои острые груди, потом встала на коленки и на локотки, а после ещё и облокотилась беспечно на Самохино дырявое кресло.

Терёха привстал. Однако Ушебти жестом его остановила.

– Вот и хорошо, что посмотрел. Тебе подруга нужна. Только не обычная баба. Не какая-нибудь Бильдюга Престипомовна, ну, знаешь, рыбища такая здоровенная, про один только персидский шугаринг мечтающая. И тем более не Талка безвестно пропавшая. А такая как я. Знаешь, в чём моя необычность?

– Ну, и в чём же?

– Ты вот думаешь, я сейчас к тебе в постель прыгну?

– Не просто думаю, – знаю…

– А вот и нет. Я – прелесть малодоступная, прелесть вечно манящая, но приходящая редко и лишь в назначенный свыше час. Приезжай завтра утром на речку на Ворону. И статуэтку мою с собой прихвати. Там под водой, любовь наша начнётся. А потом любовь снова на берег вынырнет. Всю оставшуюся часть жизни я тебя незримо сопровождать стану. И в том мире, и в этом. Всю чёрную работу, которую на тебя в загробном мире взвалят – за тебя делать начну. И вообще – буду за тебя ответчица. Вот тебе памятные слова, если навалят на тебя земные или загробные работы. Запоминай:

«О, Ушебти! Если повелят мне выполнять любую работу, которую следует выполнять в загробном или в обычном мире, – смотри, будь начеку, чтобы выполнять то, что положено человеку там и здесь.

«Вот я!» – да ответишь ты, когда позовут меня.

Ищи момент всякий, чтобы за меня трудиться, чтобы вспахивать поля, наполнять каналы водой, перетаскивать песок с востока на запад, бегать, сверкая попкой, по арене взад и вперёд.

И снова, о, Ушебти, говори слова эти: «Вот я за него!», – когда меня призовут».

– Так это у тебя законопроект о правах человека для зэка или для лодыря предназначенный. Ну тебя в задницу, с твоими воззваниями и загробным миром!

После таких обидных слов голубая Ушебти опять исчезла. А, может, и загрузла там, куда посылали. Но статуэтка – та по-прежнему на окне стоять осталась.

Ночью Терёшечка спал плохо, и следующим утром, ни свет, ни заря, собрался-таки на речку на Ворону. Уже и такси вызвал, и статуэтку голубую, обернув рифлёной плёнкой, в карман пиджака сунул.

Как вдруг вступило в ум: «А ведь под водой одна только рачья и рыбья любовь бывает! Что ж это она, в мужика русалочьего или в шута-водяного превратить меня хочет?»

Разозлился Терёха, отменил такси и, сунув в карман бутылку минералки, вышел продышаться на часто упоминавшуюся Самохой улицу Веры Фигнер.

Тут эта самая дама, совсем небольшого росточка, зато с крупными белыми ушами и жёлтым лицом, перед ним и мелькнула. На миг приостановившись, Вера Фигнер в сердцах крикнула:

– Ты вот умом своим средним в дальних далях шастаешь, а про меня и думать забыл! А я ведь дама непростая, я дама грозная. Многие меня так и звали: «Топни-ножка». И за решимость мою обожали. А один сердобольный писатель, в день оглашения мне смертного приговора, – как участнице покушения на Александра II, – даже передал в тюрьму записку со словами: «Как я Вам завидую! Глеб Успенский». А ты вот смертный мой приговор на себя ни за что бы не примерил! И теперь ещё на моей улице мною же пренебрегаешь! Берегись шутяра!»

Здесь Пудов Терентий, вслед удаляющейся «Топни-ножке» сдержанно поклонился, и хотел даже возвратиться восвояси, чтобы внести госпожу-товарища Фигнер в сценарий будущего пародийного спектакля, как особу, в 1926 году получившую персональную пенсию за участие в убийстве Александра Освободителя, но передумал и быстренько проследовал на параллельную улицу под названием Бархатный Бугор…

Еня Пырч

Сыч и ябедник Еня Пырч внезапно затосковал. Грызла тоска его, однако, недолго. Скоро Еня смекнул, как и от тоски избавиться и Терёхе, сумевшему-таки провести Шествие дуроломов, насолить! Сел Еня за компец и, не особо раздумывая, застучал по клавишам: