Голодная кровь. Рассказы и повесть

Хотел было я, дорогие зрители, после сценок с Осипом Гвоздём и царём Иваном – устроить собственный «Цирк на кошме». Проще говоря, – перед дверью правителя. Но что-то сильно препятствует. Да и призадумался: это что ещё за цирк под дверью такой? Что и кому он даст?.. А тут ещё Оленька вчера объявилась. И что же она, дорогие статуэтки, пишет? «Жду от вас, господин Пудов, непристойных предложений». Вот так-так… Как говорится: «И хочется бежать – да некуда». А виновата во всём, маротта и моя к ней привязанность. Ценная привязанность, не спорю! Только привязанность эта – осточертела мне. Мне Талка теперь нужна, а не палка сломанная! Поэтому пусть маротта здесь, среди вас, дорогие музейные экспонаты, отдохнёт…

Здесь шут смутился и огляделся. Не слышал ли кто как он с камнями и фарфором разговаривает? Но никого в музее в тот час не было.

Тут же поспешил Пудов Терентий к директору и жезл свой во временное хранение ему передал. Даже не против был, если в запасники новый экспонат определят.

В обмен на такую щедрость получил шут в подарок копию статуэтки египетской.

Принёс домой, поставил на окно, чистым носовым платочком прикрыл.

В квартире Самохиной никого не было. Варюха с Паутинщиком уехали на экскурсию в Борисоглебск, захватив с собой свежий Терёхин сценарий, который он дал им прочесть. Сценарий был про жизнь, про новейший цирк, и шут им втихаря гордился.

Не зная, чем заняться, Терёха для развлечения ума время от времени снимал со статуэтки, звавшейся Ушебти, носовой платок и прикидывал: на кой чёрт она ему сдалась?..

А дальше со статуэткой вышло так.

Вечером Терёха заснул, но внезапно раскрыл глаза. Рядом что-то мелькало, и по временам приманчиво шелестело. Колыхалась, словно от ветерка, голубенькая сетчатая ткань, выбившаяся из-под висящей над Самохиным окном занавески.

– Просыпайся, Терюша, просыпайся, малорослик, – пришёптывала голубенькая.

Такое обращение Пудову не понравилось. Он вскочил – пришёптывание прекратилось. Лёг – колеблющийся от шёпота воздух прихлынул вновь. Так, вскакивая и снова укладываясь, шутец и задремал.

И посетила его в час полуяви, в час туманный и нежный – голубая Ушебти. Причём не в образе статуэтки. Живой и прекрасной египтянкой явилась.

– Это не сон, – сразу предупредила египтянка, – ты это кривлякам наивным, вроде Самохи, будешь впаривать, что сон видел. Потрогай, я живая!

Терёха притронулся – и правда, ничего статуэточного в голубой гостье не было, только упругое и отзывчивое женское тело.

– И учти я тебе не какая-нибудь подстилка затрёханная, – строго сказала Ушебти. И совсем даже не для соблазнов и утех к тебе послана.

– А тогда зачем же?

– А затем!

Тут Ушебти замолчала, но потом весело рассмеялась:

– Ну, и для утех, конечно, тоже. Но не они главное.

– А что главное? Говори, только врать не смей!

– Какое между нами может быть враньё, малорослик? А главное – это вот что. Тебе в жизни определиться нужно. О её окончании или, наоборот, о её вечном продлении подумать. А ты о какой-то Талке вдруг размечтался. Смешно ведь! Да ещё как завёлся, места себе не находишь. Придумал, что всё возвратить можно. А она, твоя Талка, может, давно в мире ином обретается.

– Врёшь, дурошлёпка!

– Я вру? Да чтоб мне на этом месте сквозь землю провалиться!

От обиды и огорчения Терёха перевернулся на бок, и, как малец, ткнулся носом в стенку, простодушно прикинув: сейчас видение вместе со своими словами, уплывёт, куда ему надо. Так оно и вышло. Повернувшись – увидел: нет больше в комнате голубой Ушебти! Но вот провалилась она сквозь землю или уплыла восвояси прозрачной тканью – этого определить шут не сумел. Не удалось ему и заснуть. Повертевшись с боку на бок, он встал и, смекнув, что полусон с Ушебти даёт ему повод набросать сценарий или хотя бы синопсис сверхновой, сверкнувшей огоньком в мозгу цирковой программы, стал круглым рисовальным почерком набрасывать первые, впрыгнувшие в ум, строки.

…Надвинулась издалека тьма египетская, налёг ночной каменной прохладой опять-таки африканский, но не карфагенский, – а древнеегипетский цирк.

И оказалось: у одного из двух десятков снующих по арене сухоногих египетских забавников, с лицами сморщенными подобно сушёным грушам – объявился среди зрителей брат-близнец. На этого, сидевшего отдельно от всех шута, изображавшего из себя рыбу с задранной вверх головой, с раздвоенным хвостом и сияющей в ночных факелах чешуёй многоцветной, египетские насмешники наперебой пальцами и указывали.

По жестам выходило: близнецам нужно держаться вместе, и не откладывая, опуститься на нильское дно, а там найти спрятанную в толще вод каменную табличку с письменами. Но было условие: найдут табличку – вынырнут назад. Не найдут – так онемевшими рыбами под водой и останутся.