Голодная кровь (Рассказы и повесть)

Тогда Фортунатиан, впавший от увиденного в дикую свирепость, как бешеный пёс, роняя изо рта слюну и пену, повелел всех четверых обезглавить. Однако, когда совершилась казнь, вместо буйной радости взвыл правитель, как раненный зверь: отрубленная голова Терентия не осталась смирно лежать у ног палача: мелькнув пегой бородой заляпанной кровью и перерубленными жилами, торчащими из обрубка шеи, запрыгала она сперва по ступеням высокого помоста, а затем по городским камням. Голова, вращаясь, подпрыгивала, катилась дальше, дальше! Её не умели догнать, были бессильны остановить, не могли, изловчась, ухватить за волосы, чтобы преподнести в дар, корчившемуся в эти мгновения от судорог ума и тела, собирателю черепов человеческих Фортунатиану…

А вскоре час истины настал и для императора Деция. Весной 251 года Деций и его сподвижник Галл решили возобновить боевые действия против предводителя готов Книвы, который в те дни неожиданно отступил к Дунаю. И сперва Дунай – Danuvius – приносил римлянам успех. Однако по ходу дела вдруг вспыхнул заговор против самого Деция. Римляне-заговорщики обратились за помощью не к кому-нибудь, а к готам. Возликовав от удачи, те согласились. Готы разделили своё войско на три части и стали лагерем близ заболоченных мест неподалёку от Абритта, что в римской провинции Мёзия. Битва разгорелась 1 июля. Децию удалось разгромить два крупных соединения готской армии. Но когда войска императора подошли к болотам, в спину им неожиданно ударил третий готский корпус. Римляне, не ждавшие такого маневра, были сокрушены и раздавлены. Потери их были устрашающе велики.

В болотистой местности, на краю дунайской поймы, наголову разбитый коварными готами, подмятый взбесившейся – сперва понёсшей, а затем упавшей – лошадью, император Гай Мессий Квинт Траян Деций воззвал к богам и крепко сжал веки. Лицо его при этом исказила судорога: полной веры богам уже не было, иногда хотелось над ними смеяться, перекривлять их, вышучивать. Усилием воли, распрямив мышцы лица, император подождал помощи. Не дождавшись, стал сам выбираться из-под коня, тяжко подмявшего под себя императорские ноги и нижнюю часть спины.

Невдалеке блеснул приманчиво участок мутно-сизой, поросшей по краю цветущими жёлтыми лилиями, воды. Выбравшись из-под околевающей лошади и не видя рядом ни собственных воинов, ни бешеных готов, ни союзных с ними дакийцев, ни римлян-заговорщиков, император пошёл к воде, развязал и сбросил сандалии, омыл по очереди ступни ног. Затем, сделав два шага вперёд, стал омывать лицо и шею. Раздался коварный, грубо-смокчущий звук. И тут же закричал, невесть откуда взявшийся в дунайской пойме, удод. Низкий и хриплый птичий голос снова что-то сообщал, о чём-то предупреждал, словно хотел тайное сделать явным. Однако голос удода вызвал у Деция лишь усмешку. Дважды вслух он передразнил птицу, повторив её крик на свой лад. Чуть помедлив, Деций призвал богов снова. Это промедление, отвлёкшее мысли от водной мути, его и погубило: развратно чавкая сизым мертвецким ртом, болото, которое император принял за часть дунайской поймы, жадно потянуло вниз. Сделав резкое движение, чтобы выхватить укреплённый на бедре меч и разрубить надвое вдруг мелькнувшего призрачным телом рукокрылого демона трясин, Деций лишь ухудшил своё положение. Жгучая мысль о каком-то другом Боге на миг промелькнула в его уме. Но, как и настырного удода, мысль эту Деций от себя отшвырнул. И тут же чавканье возобновилось с новой силой. В три-четыре мгновения всё было кончено: Гай Мессий Квинт Траян Деций исчез навсегда…

Запнувшись на полуслове, Терентий Африканец, смолк.

Терёхе Пудову стало святого жаль, и он спросил, думая рассказчика утешить:

– Тело Деция, было предано земле с почестями?

– Этого не случилось, бомолох. Теми, кто послан был его искать, тело императора так и не было обнаружено.

Взбаламученный дунайский воздух, смешанный с резким конским потом и запахом расклёванных вороньём гниющих тел, как из широченного сточного жёлоба, хлынул на шута. А тут ещё святой Терентий тёмно-оливковое лицо своё нахмурил и чуть помедлив, сказал:

– Ты невнимателен и слушаешь меня плохо. Мыслями, Бог знает где, витаешь. Оно и понятно. Ранен ты, едва жив. А всё ж таки напряги ум свой. Я ведь не просто так тебе явился. А явился сказать: ты не кривляка заурядный, не шут гороховый, не уязвлённый насмешник над птицами, людьми и царящей над тобой высшей властью, каким был Деций, не оскорбитель веры живых и покоя мёртвых, каким был Фортунатиан.

– А тогда, кто же я?

– Покамест – бомолох. А дальше, – поглядим. Может, Шутом Божиим станешь.

– Это ж за какие такие заслуги?

– Шут Божий – не заслуга: святая обязанность. Коротко сказать – это такой шут, у которого не одни только грубые земные проказы на уме, но и кое-что иное.

– А тогда про это иное ясней скажи.