Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница

– С нами все будет порядке. Правда, – успокаиваю я ее. – С таким-то защитником. – Я киваю на Лютика. Он шипит на меня, но так робко, что мы все смеемся. Даже мне становится его жалко.

– Почему ты тоже не ложишься с ним? – спрашиваю я Прим, когда мама уходит.

– Знаю, это глупо… но я боюсь, что лежанка на нас обрушится.

Если обрушатся каменные лежанки, то обрушится и весь бункер, думаю я, но боюсь, такой довод прозвучит не слишком утешительно. Поэтому я освобождаю куб-хранилище и устраиваю там постель для Лютика. Потом кладу матрац перед хранилищем, и мы с сестрой усаживаемся на нем.

Нам разрешают пользоваться ванными комнатами, заходя туда небольшими группами. Только чтобы умыться и почистить зубы. Включать душ сегодня еще нельзя. Мы с Прим сворачиваемся на матраце, укрывшись двумя одеялами. От стен тянет промозглой сыростью. Лютик с несчастным видом, несмотря на заботы Прим, лежит на дне куба и дышит мне в лицо кошачьим духом.

Условия неважнецкие, но я рада возможности побыть с сестрой. Мне постоянно не хватает времени. С тех пор, как мы прибыли в Тринадцатый, я почти не уделяла ей внимания. Говоря откровенно, с первых Голодных игр. Я не забочусь о ней, как следовало бы старшей сестре. В конце концов, это Гейл проверял наш отсек, а не я. Мне многое нужно наверстать.

Внезапно я осознаю, что даже ни разу не поинтересовалась, как она восприняла переезд, как ей тут живется.

– Тебе нравится в Тринадцатом? – спрашиваю я.

– Сейчас? – уточняет она. Мы обе смеемся. – Иногда я очень скучаю по дому. А потом вспоминаю, что его больше нет и скучать не о чем. Здесь мне спокойнее. Нам не приходится волноваться за тебя. То есть мы, конечно, волнуемся, но не так, как раньше. – Она замолкает, и на ее губах появляется робкая улыбка. – Кажется, меня собираются учить на врача.

Для меня это новость.

– Еще бы не собирались! Они будут полными дураками, если упустят такой шанс.

– За мной наблюдали, когда я помогала в госпитале. Я уже хожу на курсы медсестер. Многое я знаю от мамы, но мне еще учиться и учиться.

– Здорово, – отвечаю я.

Прим будет доктором. В Двенадцатом дистрикте она об этом и не мечтала. Темнота внутри меня немного отступает, будто кто-то зажег спичку. Вот будущее, ради которого стоит воевать.

– А как у тебя дела, Китнисс? – Прим кончиком пальца легонько гладит Лютика между глаз. – Только не говори, что все в порядке.

Это уж точно. Все не в порядке. Скорее в полной его противоположности, как ее ни назови.

Я рассказываю Прим о Пите. О том, как раз от раза ему становится хуже, и что в этот самый момент его, быть может, убивают.

Лютику придется немного поскучать – теперь все внимание Прим обращено на меня. Она прижимает меня к себе, пальцами зачесывает мне волосы за уши. Я замолкаю, потому что у меня больше нет слов. Только сверлящая боль в груди. Возможно, у меня даже сердечный приступ, но это кажется такой мелочью, что не стоит и упоминания.

– Китнисс, я думаю, президент Сноу не убьет Пита, – говорит Прим. Конечно. Она хочет меня утешить. Однако следующие ее слова звучат неожиданно. – Иначе у него не останется никого, кто тебе дорог. Он больше не сможет причинить тебе боль.

Тут мне на ум приходит та девушка, Джоанна Мэйсон, участвовавшая в последних Играх. Соперница по несчастью. Помню, как я не давала ей идти в джунгли, где сойки-говоруны подражали крикам твоих близких, подвергаемых пыткам. Она только отмахнулась: «Ну, мне-то на них наплевать. Я не то, что вы все. У меня не осталось любимых».

Наверное, Прим права. Пит нужен Сноу живым. Особенно теперь, когда Сойка-пересмешница подняла столько шума. Он уже убил Цинну. Разрушил мой дом. Моя семья, Гейл и даже Хеймитч не в его власти. Пит – все, что у него осталось.

– Что они с ним сделают? – спрашиваю я.

Прим говорит так, будто ей по меньшей мере тысяча лет:

– Все, что потребуется, чтобы сломить тебя.

11

Что может сломить меня?

Этот вопрос не дает мне покоя следующие три дня, пока мы ждем освобождения из нашей несокрушимой тюрьмы. Что разобьет меня на миллион осколков так, чтобы я никогда больше не подняла голову, стала никчемной развалиной? Я никому не говорю об этих размышлениях, которые мучают меня наяву и преследуют ночью в кошмарах.

За это время падают еще четыре бункерные бомбы, очень мощные. Разрушений много, но они не критические. Между атаками проходит по многу часов, однако стоит только подумать – вот, закончилось, как все внутри тебя содрогается от нового взрыва. Капитолий не дает высунуть носа из-под земли. Хочет ослабить дистрикт. Завалить жителей работой по его восстановлению. Уничтожить? Нет. Койн была права. Зачем разрушать то, чем хочешь завладеть? Ну а в ближайшей перспективе их цель – задушить информационную войну, как можно дольше не допустить моих выступлений по телевидению Панема.

Нам почти ничего не сообщают о том, что происходит во внешнем мире. Телевизионные экраны никогда не загораются, мы слышим лишь сообщения Койн о типе бомб. Без сомнения, война продолжается, но о положении на фронтах мы можем только гадать.