Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница

Деревья заканчиваются, и мы входим на огороженную территорию. Вокруг воронок груды развалин, старые и несколько свежих. Только малая часть Тринадцатого существовала на поверхности. Несколько постов охраны, учебный полигон плюс часть верхнего этажа одного из подземных зданий – где и находилось окно Лютика, – выступала примерно на фут над поверхностью и была покрыта еще несколькими футами стали. Но такая защита не могла выдержать маломальски серьезного нападения.

– Сколько времени мы выиграли благодаря предупреждению Пита? – интересуется Хеймитч.

– Около десяти минут. Потом ракеты были бы обнаружены нашими системами безопасности, – говорит Боггс.

– Но это ведь помогло, правда? – спрашиваю я.

Я не вынесу, если он скажет «нет».

– Безусловно. Мы успели завершить эвакуацию населения. В таких случаях счет идет на секунды. Кому-то эти десять минут спасли жизнь.

Прим, подумала я. И Гейлу. Они пришли в бункер всего за пару минут до того, как упала первая ракета. Их спас Пит. Еще две строки в список долгов, по которым я никогда не расплачусь.

Крессиде приходит идея снять меня на фоне развалин Дома правосудия – довольно остроумно, учитывая, что Капитолий столько лет использовал его в качестве декорации для своих фальшивых репортажей. Теперь в десяти шагах от Дома правосудия зияет свежая воронка.

По пути к осыпавшемуся парадному входу Гейл вдруг показывает что-то впереди, и все останавливаются. Сначала я не понимаю, в чем дело, затем вижу рассыпанные по земле свежие розовые и красные розы.

– Не трогайте их! – кричу я. – Это для меня.

В нос ударяет приторно-сладкий запах, и сердце едва не выпрыгивает из груди. Значит, мне не почудилось. Роза на комоде была реальной. А вот и еще одна весточка от Сноу. Розовые и красные красавицы на длинных стеблях. Такие же украшали студию на нашем с Питом интервью после победы. Цветы для влюбленных.

Я сбивчиво объясняю все это остальным. Цветы, кажется, не ядовитые, только аромат генетически усилен. Ровно две дюжины роз. Уже слегка увядших. Видимо, их сбросили сразу после последней бомбы. Люди в защитных костюмах собирают розы в тачку и увозят. Но я уверена, ничего сверхъестественного в них не найдут. У Сноу свои методы. Вроде избиения Цинны, пока я стою в прозрачном цилиндре. Цель та же – вывести меня из равновесия.

Что ж, нужно, как в тот раз, собрать волю в кулак и не сдаваться. Однако пока Крессида расставляет операторов, мое беспокойство только нарастает. Я измотана, нервы натянуты как струна, все мысли только о Пите. Зря я пила кофе. Меньше всего я сейчас нуждаюсь в возбуждающем. Меня и так всю трясет, никак не могу восстановить дыхание. После бункера дневной свет режет глаза, и приходится щуриться. По щекам бежит пот, хотя на улице не жарко.

– Что именно от меня требуется? – спрашиваю я.

– Всего пара слов. Люди должны видеть, что ты жива и готова бороться дальше, – отвечает Крессида.

– Хорошо.

Я становлюсь напротив камер и смотрю на красный огонек. Смотрю… Смотрю…

– Простите. Ничего не приходит в голову.

Крессида подходит ко мне.

– Ты себя хорошо чувствуешь?

Я киваю.

Она достает из кармана платок и вытирает мне лицо.

– Может, воспользуемся проверенным способом? Вопрос – ответ?

– Да. Так будет лучше.

Я скрещиваю руки на груди, чтобы скрыть дрожь. Бросаю взгляд на Финника. Он поднимает вверх руки с оттопыренными большими пальцами. Только сам при этом заметно дрожит.

Крессида возвращается на свое место.

– Китнисс, Тринадцатый дистрикт только что пережил ракетно-бомбовый удар Капитолия. Расскажи нам, что ты при этом испытывала?

– Мы находились очень глубоко под землей, и никакой реальной опасности не было. Тринадцатый живет и здравствует, и я вместе… – Мой голос срывается.

– Попробуй последнюю фразу еще раз, – предлагает Крессида. – Тринадцатый дистрикт живет и здравствует, и я – вместе с ним.

Я делаю глубокий вдох, с силой опуская диафрагму.

– Тринадцатый живет и… – Нет, все не так.

Могу поклясться, вокруг еще стоит запах роз.

– Китнисс, давай только эту фразу, и на сегодня все. Обещаю, – говорит Крессида. – Тринадцатый живет и здравствует, и я вместе с ним.

Я встряхиваю руками, чтобы расслабиться. Упираю кулаки в бедра, потом опускаю руки по швам. Рот то и дело наполняется слюной, к горлу подступает тошнота. Сглотнув, открываю рот, чтобы произнести наконец эту чушь, убежать в лес и… и тут я начинаю рыдать.

Какая из меня Пересмешница. Не могу произнести даже одно это предложение. Ведь за каждое мое слово расплачиваться придется Питу. Его будут пытать. Не до смерти, нет – это было бы слишком милосердно. Сноу позаботится, чтобы его жизнь стала хуже смерти.

– Выключай! – слышу я тихий голос Крессиды.

– Что это с ней? – бормочет Плутарх.

– Она поняла, для чего Сноу нужен Пит, – отвечает Финник.

Вокруг раздается что-то вроде коллективного вздоха сожаления. Потому что теперь я знаю и не смогу быть Сойкой. Я вообще ни на что не годна.