Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

Напарник раздраженно, но примирительно хмурится – мол, все, что мне остается: мириться с этим. Неожиданно замечаю, как ноги Элмера перемахивают через железную оградку, и я пытаюсь остановить его прежде, чем тело упадет в бездну ухающих гидравлических молотов. Но он, кажется, и не собирался останавливаться – прежде, чем мой крик растворится в металлической обшивке огромного куполообразного бункера, он окажется ровно напротив меня, упершись обеими ногами в перила ограждающие выступ.

– Я же говорил, – повторяется Гейл.

– Не бухти, старик, – спускаясь, отвечает Элмер, – Кто знал, что ты такая трусиха, Сойка.

– Я – Китнисс.

– Теперь придется объясняться, – не обращая внимания на мои слова, отвечает напарник Гейла.

– Объяснятся с кем…?

Но прежде, чем он успевает ответить, я оглядываюсь к городу. Кажется, тишина забилась в каждый сантиметр логова – все взгляды революционеров обращены ко мне. Счастье или разочарование; боязнь или вера; расположение или скептицизм – сложно сказать. Я знаю только одно: мне нужно поприветствовать их. Они ждут от меня слов поддержки, а в голову не приходит ничего, что бы могло действительно поддержать их. Сойка с вами? Сойка рядом? Что за ненатуральность, навеянная излишним празднеством Капитолия?

Думай, Китнисс. Думай.

И неожиданно, в памяти всплывает забытая картинка Тура Победителей. Я стараюсь отстраниться от этих мыслей – повернуть их в другое, более безопасное и менее болезненное русло, но все что выходит в результате, заставляет меня вернутся в прошлое только быстрее.

Я не могу поверить в это: кажется, нельзя действовать так слажено, но толпа, словно по мановению невидимого указчика, протягивает ко мне три пальца – давний и забытый жест Дистрикта-12. Так провожают значимого, а главное, любимого жителя нашего дистрикта; так я провожала Руту.

Слезы застилают глаза, но я уверена, что это не слезы радости. В голове страшным клеймом все еще раздается назидательный голос Сноу: моя цель утихомирить публику, и я не справилась с ней. Это единодушное приветствие девушки, которая бросила вызов самому Капитолию? Это жест неповиновения? Это объединение одного селения, которое так старательно пыталась рассоединить столица? Ради общей цели? Ради общего блага?

Тщетно пытаюсь сообразить, как исправить подобную ситуацию. Судорожно соображаю, какие слова могли бы разрядить обстановку , но слышу затворнический щелчок – микрофон выключен, а назад пути нет. Мэр продолжает речь, а Пит, хватая под руки, уводит меня прочь со сцены, не обращая внимания на прощальные аплодисменты. Прим права – все изменилось. То, что прежде давалось Дистриктам в мизерной дозе, ныне обуревает сердца каждого жителя Панема. Надежда – теперь она в каждом из них.

Серые стены Дома Правосудия разгораются яркими пятнами света. На полпути я замираю, будто забыв, что нужно продолжать идти.

– Китнисс, что с тобой? – спрашивает Пит.

– Ничего, – Я замечаю в его руках цветы и слабым голосом шепчу, – Цветы. Я забыла цветы.

– Сейчас принесу.

– Я сама.

Мы бы поверили в «безоблачную правду», скрываясь в стенах Дома Правосудия; продолжали жить в неведении, если бы я не вздумала пойти за букетом. Мы видим все это собственными глазами.

Из толпы два белых мундира вытаскивают старика, который разнес среди людей колыбельную Руты. Поставили прямо перед публикой на колени, в очередной раз доказывая свою власть. Я жду удара плети. Но вместо этого слышу гулкий выстрел, эхом разносящийся по округе. Они прострелили ему голову.

Дыхание перехватило от неожиданного рывка в прошлое. Я снова похожа на обезумевшую птицу, метающуюся в клетке. Мне страшно, потому, что моего прошлого слишком много в моем настоящем.

Пит. Как его здесь не хватает. С его умением находить нужный ключик к сердцу каждого обычными, казалось бы, словами, он бы мог помочь мне высказать всю ту признательность и благодарность к этим людям, которые окружали меня. Я боюсь увидеть в их глазах потухший огонек надежды. Так ужасно понять, что они ошиблись во мне.

Я целую три пальца, и моя рука взмывает вверх. За Руту и Прим. За Цепа и Цинну. За Лису и Мегз. За Финника и Боггса. За Вайресс и Рубаку. За всех Победителей, когда-либо переживших страхи арены. За людей, которые когда-либо потеряли любимых. За людей, которые, так или иначе, нашли в себе силы простить Капитолий.

Толпа откликается на мое движение, страшась. Они все еще боятся этого жеста неповиновения. Но они должны знать, что им нечего боятся, что они часть меня – а я часть их новообразовавшейся нации.

– За них, – эхом разносится по толпе.

Радость наполняет меня до краев. Я нашла в себе силы – я открыла им душу. Мне кажется, что слова пылающее знамя, которое станет главным «рукопожатием», которое скрепит наш союз.

Ведь последние слова я произнесла вслух.

***

– Чувствуй себя, как дома, – говорит Гейл, распахивая обшитую алюминием дверь.