Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ)

– Я справлюсь. Твоя задача – собрать всех.

– Всех?

– Детей, Китнисс, – расплываясь в улыбке, говорит Пит.

***

Я чувствую, как на языке тает сладкая сахарная пудра, и блаженно прикрываю глаза. Солнечные лучи таят во рту, будто они сделаны из сладкой ваты. Смешная рожица вкусного лакомства лишилась уха и глаза, но я мало тревожусь этим – вкус превзошел красивое содержание по всем параметрам. Невероятный аромат, который наполнил Тренировочный Центр до краев и звук чавкающих по соседству учеников заставляет мое сердце нежно трепетать. Уют – бесконечно теплый, словно летний день, отдается во мне гулким, но умиротворенным биением сердца. Среди этих счастливых солнечных лучиков, я кажусь себе счастливой.

Многие пожелали вернуться в отсеки, по-прежнему недолюбливая и опасаясь меня, будто я причина их бед. Вспоминая об этом, я невольно кусаю губы – так и есть.

Неожиданно я слышу хлопок закрывающейся двери и оборачиваюсь на звук. Сияющее лицо Пита приводит в восторг и до того трепетавшее сердце. Он несет добавку, а многие осмелевшие ребята кидаются к нему, вырывая сумки прямо из рук. Я замечаю, как по-отцовски, как по-настоящему, он треплет по волосам каждого, с каждой бесконечной любовью наблюдает, как они щедро делят пироженные между собой. Улыбка будто спадает с моего лица, когда руки Пита, смыкаются за спиной у Хейвен. Он ободряюще щелкает ее по носу, а она щекочет его в ответ.

– Китнисс, ты правда веришь, что мы сможем победить? – звучит слабый голосок рядом со мной.

Это та самая рыжеволосая, милая девчушка, с россыпью детских веснушек.

– По-другому и не может быть, – заверяю ее я, – Ведь вам достались такие хорошие менторы.

– Разве Игры предусматривают двух победителей? – спрашивает темноволосый мальчишка, расположившийся рядом.

– Игры не предусматривают двух победителей – но я выиграла вместе с Питом. Игры не предусматривают победителей, которые выбираются с арены дважды – но я выбралась. И считаю это главным достижением в своей жизни, – улыбаюсь я, и протягиваю ему еще один кусочек лакомства.

– Китнисс, – неожиданно говорит загорелая девчушка, – Но ты ведь не смогла спасти Руту…

Это мгновенно развеивает всю горевшую радость. Я поднимаю взгляд на курчавые завитки волос ребенка и чувствую комок, вставший поперек горла. Я никогда не общалась ни с кем о подобном. Любая утрата для меня слишком свежая рана, чтобы бередить ее. Рута. Маленькая обезьянка с глазами горького шоколада, в котором плескалась и погасала жизнь.

Я делаю тяжелый – самый тяжелый вздох, – который, когда-либо делала в жизни.

– Рута – как и все вы, часть меня. Я потеряла ее из-за своей неопытности, а теперь… Теперь я символ восстания и просто не могу позволить себе этого.

– На арене у вас ведь была своя мелодия, верно?

– Да.

Я напеваю четыре знакомые до боли и паузы ноты.

– Еще она научила меня колыбельной, но я правда, не считаю нужным исполнять ее, – резко обрываю я.

– Но ты ведь Сойка, – вмешивается девочка с веснушчатыми щечками, – ты должна петь.

Дети начинают скандировать, а я злиться. Не люблю делать что-либо по принуждению, ведь я сама не большим старше их. Но их глаза, искренние улыбки, приятные словно мелодия голоса, умоляющие исполнить меня всего такт или строчку, заставляют меня считать иначе…

Прежде, чем я успеваю согласится, из горла вылетают знакомые слова:

– Наша с тобой колыбельная,

Ты все еще преданно-верная…

Эта песня спетая отцом посреди Луговины, теперь слишком часто напоминает курчавые завитки волос…

– Нам с тобой избежать бы падения,

То, что в звездах земных исчисление.

Белозубую искреннюю и живую улыбку, чистый смех и такой преданный взгляд, который глядел из-под полуопущенных, прозрачных век…

– Ты мой луч, надежда, почему я готова ждать

Ты моя неземная причина, по которой не хочу умирать.

Когда из маленького комочка, поющего песню соек, Рута превращалась в мученицу, которая заставила и всколыхнула чужие сердца…

Мои глаза наблюдают за отрешенной толпой в надежде, что им не понравилось и меня тот час закидают остатками еды, но вместо этого, рыжеволосая девочка усаживается ко мне на колени и своими ручонками обнимает меня за плечи. Я чувствую слезы, катящиеся по ее щечкам. Чувствую, как вслед за ее руками меня накрывают и чужие пары рук. Чувствую, как сама начинаю плакать. Я не могу поверить, что не в силах изменить этого. Неожиданно меня накрывают руки Хейвен. Я узнаю их по отличительной ободряющей и в то же время, едва ощутимой манере. Неожиданно для себя самой заключаю соперницу в объятия.

Нет, не соперницу. Мы не соперницы. Чтобы к ней не испытывал Пит, чтобы она не испытывала к нему – она заслуживает его, заслуживает счастья.

Прежде, чем я успеваю попрощаться со всеми, миротворцы уводят их в казематы, но в конце-концов, не страшась чужих взглядов и языков, я целую три пальца и возношу их к небу. Слезы все еще стекают по щекам, когда дверь за ними с грохотом захлопывается. Я обнимаю себя руками и оседаю на пол. Больно. Страшно. Физически не выносимо.

– Китнисс, ты слышишь меня?